Культура ВРН

В конце сентября 2020 года, ближе к ночи, после восьмидневного пребывания в непривычных условиях изолятора временного содержания, меня доставили в СИЗО (следственный изолятор) города Новосибирска. Провели по тёмному, с влажным земляным полом коридору, показавшемуся казематами из фильмов о средневековье, завели в какое-то подсобное помещение со слабым освещением и подстригли налысо (и бороду тоже) в присутствии нескольких человек. Состригание моего хаера, длина которого «до плеч» была неизменна три с половиной десятилетия, явилось для меня, чего скрывать, сильным стрессом.

Потом отправили в душевую, где под частично работающей лейкой я мылся с хозяйственным мылом и даже с некоторой долей удовольствия, так как во временном изоляторе такой возможности не представилось. Не успел я обтереться небольшим вафельным полотенцем с ещё ярким штампом СИЗО, как в предбанное помещение зашли несколько работников учреждения и расположились на лавке напротив меня – подумалось, как в зрительном зале.

Разговор зашёл о моём музыкальном прошлом, работе барабанщиком в «Ласковом мае», знакомстве с Юрой Шатуновым…

Я объяснил ребятам, что барабанщиком ни в «Ласковом мае», ни где бы то ни было никогда не был, а с «Ласковым маем» работал несколько месяцев в одной программе, будучи вокалистом группы «Поезд 26», откуда и знаком с Юрой Шатуновым (Юре было тогда 16–17 лет, мне – 31)…

В течение почти четырёх лет пребывания в СИЗО не раз слышал от работников что-то вроде: «Видели на Ютубе ваши клипы, здорово поёте и отплясываете. Вы были тогда барабанщиком «Ласкового мая»?..»

Поначалу я пытался объяснять, что барабанщиком никогда не был. Но… что написано в Википедии пером, то вряд ли чем-либо вырубишь.

Понимаю, бессмысленно спорить со всесильной Википедией, где по каким-то неведомым мне причинам я обозначен барабанщиком «Ласкового мая», по-видимому, навечно, хотя мы с друзьями и пытались не раз разместить там достоверную информацию. Но всё же изложу в кратком виде основные вехи музыкальной части моей жизни – вдруг однажды интернет-энциклопедия, если будет к тому времени существовать, воспользуется правдивой информацией; а не воспользуется – не страшно, текст будет существовать в пространстве…

В 75-м году прошлого столетия, когда я учился на 1-м курсе Воронежского политехнического института, к нам с другом подошёл его приятель-второкурсник, клавишник факультетского вокально-инструментального ансамбля (ВИА) «Облака», и за беседой поинтересовался, есть ли среди наших знакомых парень, который умеет и хочет петь в группе, – «Облака» искали вокалиста. Друг в шутку указал на меня. Петь я тогда не умел, но петь хотелось, так как догадывался о присутствии у меня голоса и слуха. И стал я вокалистом факультетского ВИА «Облака».

Музыкального образования у меня не имелось, нотной грамотой не владел. В 7 лет пару месяцев поучился игре на скрипке. Помню, на прослушивании пел песню «Солнечный круг, небо вокруг – это рисунок мальчишки». Но когда педагог закрыла меня одного в классе, чтобы я выучил пьесу «Петушок», а остальные юные скрипачи ушли организованно в кино, мне резко расхотелось учиться играть на скрипке. Мама, почему-то без сопротивления, позволила мне оставить это занятие – спасла от того, чему я не должен был научиться в своей жизни…

Где-то через год музыкально-студенческой жизни наш ВИА «Облака» превратился в «Перпендикулярные облака», так как мы объединились с другим институтским коллективом с названием «Перпендикуляры». Мы учились музыке на мелодичных песнях известных советских ВИА, на фирменном рок-н-ролле, пробовали сочинять свои песни, участвовали в институтских и межвузовских конкурсах и фестивалях, подрабатывали на свадьбах.

После окончания Политеха получил распределение в головной научно-исследовательский институт кузнечно-прессового машиностроения (ЭНИИКМаш), там мы с ребятами-инженерами быстро сорганизовались в местный ВИА. Но петь, при конструкторской работе и трудах по реализации идей в экспериментальном цехе, хотелось больше, хотелось больше вокальной практики (голос ведь надо было куда-то девать), и стал я после прослушивания солистом известного в Воронеже в те годы ВИА «Фантазия», имевшго звание народного коллектива. Руководителем «Фантазии» был Николай Дятчин, он заметно помог мне разобраться с голосом и почувствовать себя уверенно на сцене.

Мы были дружны с Мариной Журавлёвой, бывшей до меня солисткой «Фантазии». Марина в 1981 году стала лауреатом (вместе с Тамарой Гвердцители) Всесоюзного конкурса молодых исполнителей эстрадной песни в Днепропетровске, уже работала в Москве, училась в Гнесинке по классу вокала (это было тогда очень круто) и уверенно становилась «звёздочкой» нашей эстрады, у неё были для этого все данные.

Будучи в Москве (после двух лет работы в НИИ поступил в дневную аспирантуру Воронежского политеха и имел свободное время), я заглянул в Гнесинку (музыкальное училище им. Гнесиных) и, пока дожидался окончания вокальных занятий Марины, решил распеться в свободном классе. Ну и распелся, спел «Джамайку» в соль-миноре – там верхняя нота си-бемоль, что для тенора уже хорошо.

В класс, услышав громкое пение, заглянула педагог по вокалу.

«Вы кто?» – поинтересовалась она.

«Инженер», – ответил я.

«Зачем вам «инженер»? – сказала она, улыбнувшись. – Вам петь надо!»

Этот посыл подействовал гипнотически-убедительно: я бросил аспирантуру, решив поступать в Гнесинку.

На приёме у ректора Воронежского политеха пояснил: не лежит душа к научной работе, а лежит к музыке.

«Хорошо ли вы подумали?.. Всё же красный диплом нашего ВУЗа, хорошие отзывы из НИИ…» – переспросил ректор.

Я решительно упёрся, сказав, что другого пути не вижу. Ну а он настаивать не стал.

Конкурс в Гнесинку на дневное вокальное эстрадное отделение был какой-то сумасшедший – качественные педагоги, престижная корочка диплома. Я прошёл отборочный этап, а потом спел и «специальность» на четвёрку. На экзамене исполнил «Джамайку», песню А. Градского из фильма «Романс о влюблённых» («Пусть плывут века…»), а на английском – песню Тома Джонса «Делайла». На английской песне меня остановили и спросили, какой язык изучал в школе.

«Немецкий», – ответил я.

Члены комиссии с пониманием кивнули…

Как потом рассказывала тот самый педагог, которая скорректировала мою судьбу вопросом «Вы кто?», после моего выступления экзаменаторы переспросили друг друга: «Откуда этот молодой человек и чей?» Оказалось, что из Воронежа и ничей. Остальные экзамены сдавать мне было не надо – имел высшее образование, – и получалось, набрал необходимые для поступления баллы.

Набирали на курс, помнится, восемь человек. Оказывается, было известно, кто должен поступить. В случае попадания меня в эту восьмёрку кто-то из детей сильных мира сего того времени оказывался за бортом…

На приёме у ректора Гнесинки, который объяснил мне, что государство вложило в меня силы и средства как в инженера, а жизнь советского инженера гораздо стабильней, чем жизнь эстрадного исполнителя, я утвердился во мнении, подсказанном мне ректором, что при положительной оценке по специальности, полученной при поступлении в Гнесинку, я могу быть зачислен в любое другое музыкальное училище страны…


И так как тормозить было уже поздно, и я догадывался, что всё, что ни делается, – всё к лучшему, меня зачислили на второй курс вокального академического отделения Воронежского музыкального училища, предварительно прослушав и определив, что я либо лирический баритон, либо драматический тенор.

Обучаясь в училище, пел и в «Фантазии», и в замечательном, дружном (дружим до сих пор) коллективе «РКД-80» («рок-кантри-диско»), родившемся в Политехе в 80-м году и экспериментирующем с разными музыкальными стилями. Вокальной практики хватало.

Моему доброму, терпеливому педагогу по вокалу Иде Николаевне Шишловой было со мной непросто, я частенько умалял её усилия по академической постановке моего голоса – пел на различных мероприятиях и рок-н-ролл, и всё остальное открытым звуком, используя неакадемические приёмы звукоизвлечения…

Где-то в 1985 году на гастроли в Воронеж заглянула популярная, известная тогда рок-группа «Интеграл» под управлением Бари Алибасова. «Интеграл» был лауреатом (вместе с «Машиной времени» и «Диалогом») первого всесоюзного рок-фестиваля «Весенние ритмы. Тбилиси-80».

На творческой встрече с музыкантами «Интеграла» во Дворце культуры имени 50-летия Октября в городе Воронеже один из моих друзей задал Алибасову вопрос: «А вам вокалист не нужен? У нас в Воронеже есть хороший парень».

Через пару часов мы с другом Сергеем Князьковым, инженером-механиком, клавишником и аккордеонистом группы «РКД-80», влетели на сцену того же дворца. Алибасов находился в зале за пультом, музыканты «Интеграла» – Женя Белоусов, Сергей Перегуда, Игорь Луцив, Саша Белоусов (брат-близнец Жени) – неподалёку, в ожидании репетиции. Сначала я спел под клавишный аккомпанемент друга колыбельную про ночь в июле, которая спит только шесть часов. «Джамайку» мы исполнили дважды, потому как музыканты «Интеграла» неожиданно и с настроением появились на сцене и сходу включились в процесс – «Джамайка» получилась в смешанном стиле, близком к рок-н-рольному. Драйв от происходящего подтолкнул меня выложиться на проигрыше в непостановочном танце…

Подошёл Алибасов: «Собирайся на гастроли». И поинтересовался, обязательна ли мне борода. Поясню: с юности имел тягу носить бороду и с удовольствием отпустил её, как только представилась возможность. Алибасову тогда с усилием ответил: «Если потребуется, можно и сбрить, с этим проблем не будет».

Но сразу уехать на гастроли я не мог, хотя, конечно, хотелось. В те годы ты не мог работать в государственной концертной организации – а они были только государственные – без диплома о музыкальном образовании. То есть надо было окончить музыкальное училище, получить диплом.

В 87-м году сдал на отлично госэкзамен по специальности – пел итальянскую арию, русский романс и народную «Ах ты, душечка», – отказался от направления в Воронежский институт искусств и рванул на гастроли с «Интегралом». Основным вокалистом в «Интеграле» был тогда Женя Белоусов, он же бас-гитарист. Но Жека собирался уходить из «Интеграла», уже был в работе его сольный проект с известными авторами, был и первый эфир на «Утренней почте», главной эстрадной передаче доживающей последние годы советской страны.

В то время в программе «Интеграла» не присутствовали песни участников коллектива. Предложить что-то от себя не решался – стеснялся, не имел статуса. На тех летних гастролях входил в репертуар, запоминал тексты песен, пел в дубле за сценой. Но «Джамайка» в концерте по каким-то причинам так и не прозвучала, хотя казалось – это добавило бы концерту драйва…

Бари Каримович Алибасов запомнился требовательным постановщиком мизансцен, действий музыкантов на сцене – видеоряд должен быть ярким и по действиям, и по костюмам. Возможно, такие репетиции не всегда нравились самим музыкантам, но, несомненно, были полезным опытом. Выходя на сцену, в «Интеграле» улыбались все. А как известно, отрепетированная улыбка иногда приводит к её естественному проявлению.

В «Интеграле» я не пробыл и полугода. В Воронеже создавалась рок-группа с музыкантами, поработавшими уже в профессиональных коллективах, с опорой на свой творческий материал. Музыкальным руководителем группы был Игорь Аникеев. Мы назвали команду «Поезд 26». Почему так? Такой номер имел – имеет и сейчас – скорый фирменный поезд «Воронеж-Москва». И естественно, как и все честолюбивые музыканты, мы рвались покорять Москву. К тому же гитарист группы был из Москвы. А ещё, как известно: «Москва – Воронеж не догонишь…»


Однажды у «Поезда» случился эфир на главном канале страны. Хотя это было не совсем то, о чём мечталось, но всё же – в самый эфирный час, после программы «Время». Передача называлась «Прожектор перестройки». В том эфире, как помню, показали следующее. Вечер, стадион, зрители (город не помню). Я выхожу с футбольной поляны, где находилась сцена, на беговую дорожку и рассказываю зрителям о том, что сейчас наша группа «Поезд 26» будет играть рок. Но рок – это не что-то тяжёлое, роковое. Это рок-н-ролл! Что можно перевести как «крутиться-вертеться в хорошем настроении». А потом в этом клипе демонстрируется, как при исполнении рок-н-рольной вещи случается эпилептический припадок с нашим бас-гитаристом, – это было для всех нас стрессовой неожиданностью… На беговую дорожку выезжает скорая помощь. И голос за кадром подводит итог: вот к чему приводит рок-музыка.

Несколько дней о нас вспоминала вся страна. Знакомые музыканты поздравляли нас с крутой бесплатной рекламой…

Мы были не в курсе, что с нашим басистом может случиться такой припадок, он, к нашему сожалению, не предупредил об этом. Работал он с нами недавно, прежний бас-гитарист Серёжа Тупикин решил остаться в Воронеже и трудиться в «Секторе газа», играть – как мы и сам Серёжа шутили – жлоб-рок. Среди воронежцев (не всех, конечно) ходило поверье, что в каком-то старом словаре русской словесности есть пояснение: жлоб – это житель Воронежской губернии.

С «Поездом 26», где «Джамайка», конечно же, была в репертуаре, я проработал около двух лет. Мы поездили по стране, выступали в общих концертах с Ольгой Зарубиной, Александром Серовым, Игорем Сарухановым, Александром Малининым, Женей Белоусовым, группами «Комбинация», «Диалог», «Бригада С», «Черный кофе», с Ольгой Кормухиной, Володей Пресняковым…

Остались в памяти яркие впечатления от работы 18-летнего Володи Преснякова, с которым выступали в одном концерте в Ашхабаде. Он успевал танцевать, петь вживую и точно интонировать в оригинальной, стильной микстовой манере пения. Классный музыкант и добродушный парень.

В 89-м году много гастролировали с «Ласковым маем» Юры Шатунова – были на разогреве у «Мая», хотя музыкальные стили коллективов разнились явно. «Поезд 26» тяготел к рок-н-рольному формату. И мы работали вживую, уровень музыкантов позволял делать это. Выступали мы с Юрой Шатуновым и в известном концерте «Ласкового мая» в Олимпийском, «Поезду» досталось тогда 15-20 минут разогрева, я спел три или четыре песни.

Через несколько дней в «Олимпийском» работал великий «Pink Floyd». Многие российские артисты и музыканты разных жанров присутствовали на этом событии. «Олимпийский» не был заполнен зрителями, в отличие от аншлагового концерта «Ласкового мая». После мероприятия ребята из «Мая» говорили на полном серьёзе: «А что «Pink Floyd»?! Мы круче! У нас «Олимпийский» битком, а у них – ползала…»

Работа с «Ласковым маем», вернее, бешеная и труднообъяснимая, на первый взгляд, популярность 16-летнего Юры Шатунова шатнула музыкальный вкус некоторых взрослых ребят из рок-группы «Поезд 26» в сторону диско российского прочтения «Modern Talking».

«Modern Talking» в середине 80-х покорил советский народ, он звучал отовсюду. Этот дуэт оказал сногсшибательное влияние на советскую и российскую поп-музыку. «Ласковый май» – тоже ребёнок этого чудесного влияния. Ребёнок искренний, без расчёта делающий то, что ему нравится. С простыми, трогательными текстами песен, эмоциями, соответствующими возрасту исполнителя, и запоминающимися, лёгкими мелодиями народного таланта, гармониста и композитора Сергея Кузнецова.

Юра Шатунов – искренний, простой в общении парень, детдомовец, любящий играть в хоккей и петь, мечтавший иметь свой КАМАЗ и дом у моря, умеющий дружить и делиться своим с друзьями, с тембральными особенностями голоса, недавно преодолевшего взросление. «Поезд 26» – это не ребёнок и не подросток, это взрослые парни, хорошие музыканты со сложившимися пристрастиями, среди которых у кого-то возникла идея, под впечатлением от огромного успеха «Ласкового мая», скорректировать музыкальный курс группы… В результате чего я и отправился в сольное плавание с тем музыкальным материалом, который тогда был мне близок. «Поезд 26», попавший в полосу поиска себя, просуществовал недолго. А клавишник Игорь Аникеев отправился в «Сектор газа».

Моё самостоятельное плавание на волнах эстрадной карьеры складывалось довольно успешно. В короткий срок были сняты два клипа: один, на «Джамайку», – с помощью рижской организации «Галактика», второй, на мою песню «Это очень далеко», был снят в Останкино на дружеской основе, что уже тогда являлось большой редкостью. Клип «Это очень далеко» крутили на главном ТВ-канале страны, где он и был снят. Оба клипа были в обойме музыкального канала тех лет «2х2».

Моя сольная концертная работа, в смысле без ансамбля, началась с гастролей по циркам в составе программы, где главной изюминкой, привлекающей зрителей в зал, была «страшилка» от семейной пары с настоящим, живым, немаленьким, до трёх метров, питоном, который днём в шкафу гостиничного номера съедал немало цыплят – живых, конечно, на неживых он не обращал внимания, а во время представления чаще всего спал на выносливых плечах кормильца. И ведь, что интересно, цирковой зал обычно был заполнен желающими испугаться, испытать острые ощущения, хотя на рубеже 90-х стрессов и страшилок в стране хватало.

Кроме семейной пары с питоном, в программе существовали два вокалиста и балет. Я отпевал свои 20 минут, накануне выхода питона, спящего и иногда подающего признаки жизни на плечах и руках маски, светящейся могильным светом в сюрпризной темноте арены… До меня в этой программе поработал и шоу-дуэт «Академия» (Лолита и Саша). Но судьба не предоставила нам возможности встретиться и обменяться впечатлениями.

Работа на цирковой арене, по сути амфитеатре, была ценным опытом – учился успевать смотреть во все стороны и даже спиной, – но длилась недолго: меня пригласил на 1-е отделение в концерт Ольги Зарубиной её муж и директор Володя Евдокимов. Оля Зарубина – известная певица середины 80-х – конца 90-х с мелодичным, запоминающимся голосом («На теплоходе музыка играет», «Ягода-малина», «Подорожник-трава»). Мы трудились вместе не менее года, это были концерты по городам европейской части ещё существующего Союза. Благодарен Володе и Ольге за проведённое вместе время, научился работать своё отделение, не теряя внимания зрителей, ждущих появления на сцене звезды, ради которой и пришли на концерт. У Володи возникла идея раскрутить мою персону – он, как и положено правильному директору, знал все входы на главные ТВ-передачи страны.

Эта идея, как помню, была связана с тем, что Володя искал варианты, как поберечь здоровье и состояние жены, – она уставала от насыщенных концертов. Один из способов реализации этого плана – спеть песню известного композитора, которая будет показана в передаче «Песня года». Но я чувственно не был готов петь патриотическую песню о событиях, которых не знал, не переживал и которые были далеко от меня…

Однажды Володя включил меня в большой праздничный концерт в Днепропетровске, связанный с награждением золотыми медалями чемпионов Советского Союза по футболу игроков «Днепра». На небольшой репетиции перед концертом познакомился с Львом Валерьяновичем Лещенко, помог ему настроить микрофон. Осталось доброе воспоминание – добродушный, доброжелательный человек, что наверняка способствовало его долголетию в жизни и на сцене.

То мероприятие в Днепропетровске запомнилось ещё одним необычным событием: после концерта мне было предложено в русле моей раскрутки сделать шаги в близости с определённой женщиной, в результате чего мог бы случиться эфир в популярной эстрадной телепрограмме. Но я не пошёл на эту ночную пробу, возможно, по причине некоторых психологических установок, возникших у меня к тому времени. А вскоре Володя и Ольга приняли неожиданное решение уехать жить в Соединённые Штаты. И уехали…

Летом 91-го года я работал в концертном зале «Фестивальный» в Ялте в программе «Миража» Наталии Гулькиной. Когда пел «Душечку» и «Джамайку», по набережной прогуливался Сергей Перегуда, бывший гитарист «Интеграла», «Весёлых ребят», а в бытность данной прогулки по набережной – гитарист сольной программы Жени Белоусова, к тому времени одного из самых ярких популярных исполнителей советской эстрады. Сергей гулял по Ялте как раз в тот момент, когда не мог не услышать и не узнать моего пения. После концерта мы чуть-чуть гульнули с приятелями по «Интегралу», отметили встречу и моё приглашение в программу Жени Белоусова.


И началась моя работа в программе Жени Белоусова… Концертов было много, по всей стране до Дальнего Востока. Коллектив – дружный, весёлый, посему приключений хватало. Однажды я даже был гитаристом на концерте, кажется, в Березниках. Хотя, стоит отметить, этим инструментом я владел «совсем никак». Сергей Перегуда, по каким-то важным причинам, не смог выехать на ту гастроль, а известно это стало в самый последний момент. Жека говорит мне: «Выручай. Как отработаешь своё, бери гитару, ты сегодня ещё и гитарист, другого варианта нет». И я стал, правда единственный раз в жизни, гитаристом с неповторимым, но неустоявшимся стилем игры и выбеганием на проигрышах на аванс-сцену, как и положено лидер-гитаре…

После концерта Жека шутил: «Круто! Перегуда сам виноват – надо было на концерт приезжать. Теперь ставка гитариста твоя».

На большом концерте во Дворце спорта в Харькове, при аншлаге, я резво вышел на сцену, представил залу самого себя.

Вот-вот звукреж – а им был Лёха Рагс, с кем дружим и живём неподалёку до сих пор, – должен врубить мой «минус» (фонограмму, на которой прописано музыкальное сопровождение без голоса). И Лёха врубает… девичью песню «Ты морячка, я моряк». И ладно бы это был «минус» – можно было бы отшутиться и на «ля-ля-ля» спеть, но фонограмма была прописана с симпатичным женским голосом… Лена, исполнитель этой песни, в этот момент находилась в дальней гримёрке, подкрашивала ресницы, не ожидая естественно такого сюрприза.

Пока шло инструментальное вступление к «Морячке», я краснел, потел, мысли лихорадочно крутились в моей голове, но ничего дельного придумать не смог. Развернулся к клавишнику – он увлечённо и сценично исполнял вступление к песне – и крикнул ему: «Толя! Пой!» А сам решительно удалился со сцены. И Толя пел! У него в такой ситуации выбора уже не было… В тот день я всё же отработал свой блок, но уже после «Морячки».

На следующий день мы с шутками читали в центральной харьковской газете статью о нашем концерте. Смысл её был таков: Женя Белоусов со своими хитами пел вживую и спас концерт, а вот Редькин отработал откровенно под фонограмму.

Мне, конечно, хотелось объяснить, не зная кому: «Ребята! Я пел вживую!» Но разве это имело значение?.. Реальность учила понимать и принимать происходящее с благодарностью.

Параллельно насыщенной концертной деятельности у меня вдруг появился добротный спонсор на неожиданных, сверхльготных условиях – это был банк, который не планировал в будущем получать с меня прибыль, ему был нужен лишь логотип банка на клипах. Тогда же мы познакомились с талантливым композитором и пианистом Олегом Ладовым, закончившим по обеим специальностям московскую консерваторию, и наметили разноплановый проект, наши музыкальные вкусы были близки. Мы даже успели записать одну песню Олега. Это было похоже на «хип-хоп» со стильной гитарой, которую прописал Сергей Перегуда. И уже наметили следующую песню с моим текстом, но… наступало время судьбоносного выбора в моей жизни.

23 февраля 1992 года на концерте в Ворошиловграде (Луганске) роль перста судьбы сыграл пьяный милиционер. Он возжелал в этот праздничный день спеть со сцены во время выступления Жени Белоусова, но не получил дозволения от нашего дружного коллектива и, распереживавшись из-за этого, выбил мне после концерта передний зуб и разукрасил синяками мою физиономию.

В результате на концерт в Ригу я не поехал – зрителям, и особенно девушкам, вряд ли бы понравилось моё художественно расписанное, беззубое лицо, – остался в Москве залечивать раны… И благодаря этому попал на встречу с Виссарионом в Строгановском художественном училище. Это было 28 февраля 1992 года.

Я встретил того, кого искал встретить, – друга, наставника, директора моего концерта с наименованием «жизнь». Он помог расставить всё по нужным мне местам в моём дозревающем понимании Мира. Два–три месяца я ещё продолжал ездить на гастроли в программе Жени Белоусова. Подошло время, когда Жека предложил работать концерты вдвоём, без других исполнителей. Это, конечно, давало возможность большего заработка...

Жека запомнился мне умным, самоироничным, добрым, практичным человеком, умеющим дружить с теми, кому доверял, и готовым вступиться за них. Он любил слушать «Level 42», бывало, шутил над собой, над тем стилем поп-музыки, в котором были записаны песни первого периода его раскрутки…


В начале лета 92-го года у нас был небольшой перерыв в гастролях. Я поехал в Воронеж. Остановились мы дома у моей мамы, в квартире моей юности. Позвонил администратор концерта с известием о том, что мне надо выезжать на концерт в Тамбов. Ответил ему, что перезвоню через несколько минут…

Перезвонил: «Я не смогу быть в Тамбове».

«Что-то случилось, Падре?» – переспросил он (мы были приятелями).

«Ничего страшного. Так решил. Надеюсь, это не создаст вам сложности…»

«Перезвони Жеке, поговори с ним», – сказал приятель.

«Ты решил совсем завязать?» – переспросил меня Жека, когда я позвонил ему после десятиминутных размышлений.

«Да, Жень, – ответил я. – Извини, что не смог предупредить заранее, концерт в Тамбове – неожиданное известие. Не дал времени найти замену».

«За это не переживай, это не проблема, желающих – только позови. Как будешь в Москве, загляни, расскажешь подробней».

Заглянуть не получилось. Я уехал добровольно в Сибирь принимать участие в строительстве общины – мечты. Что и делаю до сих пор, правда, пока в СИЗО.

А как же творчество, музыка? – может всплыть такой вопрос.


Моя жизнь там, где моё сердце, – дружба, искренность, доверие, бескорыстие, чистота взаимоотношений, в том числе в природной семье. Там у меня родились пять девочек, я счастливый папа, но пока ещё не дед, несмотря на подходящий для этого возраст. И как можно оставить творчество, когда оно всегда с тобой?! Я лишь в свой час оставил шоу-машину, сделал следующий шаг – в среду, которую продолжаю сплетать вместе с близкими по духу людьми, у которых творчество всегда с собой. Да и в плане музыки… Нашлось ведь время сочинить не менее 50-ти песен. И все они прозвучали для тех, кому интересны, а некоторые – с единственным в стране, а может быть и в мире, деревенским эстрадно-симфоническим оркестром, созданным друзьями и получившим звание народного на просторах Красноярского края…