Культура ВРН

Александр Львович Баргман – Лауреат Государственной премии Российской Федерации. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии (ЛГИТМиК). Работал в Александринском театре и в театре «Приют комедианта» в Санкт-Петербурге. С группой единомышленников организовал «Такой Театр» – является его художественным руководителем. Принимает участие в спектаклях Академического драматического театра имени В.Ф. Комиссаржевской, Театра на Литейном, Такого Театра. Спектакли в постановке Александра Баргмана идут в Санкт-Петербурге, Тюмени, Новосибирске, Омске, Уфе, Ростове-на-Дону, Тель-Авиве. Многократный лауреат Санкт-Петербургской театральной премии «Золотой софит», многократный номинант Национальной театральной премии «Золотая маска». Награждён большим количеством призов за моноспектакль по прозе В. Набокова «Душекружение».


- Александр Львович. Вы – гость Воронежа, а если точнее, – нашего старейшего драматического театра. Вы известный российский актёр театра и кино, режиссёр-постановщик, мастер дубляжа, Вы читаете классику, работали на телевидении… Диапазон Ваших творческих проявлений очень широк. Естественно, возникает вопрос: кто Вы, мистер Баргман?

- Всё, что Вы перечислили – это и есть мои составляющие. Здесь одно цепляется за другое, другое – за третье… а без третьего, я думаю, мы бы с Вами не сидели сейчас здесь. Моя жизнь в определённый момент разделилась на две творческие реки. Была бурная река – актёрство: неудержимая, порожистая, активная река…

- Вы имеете в виду Александринский театр?

- И Александринский, и период Театра на Литейном…

- В последнее время в Вас, кажется, начинает перевешивать режиссёр.

- Да, уже несколько лет. Даже не знаю, что это: ремесло? тяжкий труд? каприз или шалость? И я рад, что выпала такая возможность – сочинять спектакли с моими коллегами. Я этому специально не учился и даже не уверен, что этому надо учиться в театральном вузе. Опыт общения с режиссёрами и актерами формирует какой-то взрывной импульс, и ты чувствуешь, что начинаешь сочинять миры. Поэтому с актёрством пока у меня все. Какие-то роли, дорогие и важные для меня, я ещё продолжаю играть, но всё реже и реже, и их всё меньше и меньше. Я делаю это сознательно, потому что экономлю время и энергию, которые мне необходимы для чтения, для мыслей, для всего того, чего раньше, активно играя на сцене, я был лишен.

- Вы более 10 лет были актёром знаменитого Александринского театра. Опыт работы там Вам дал что-то?

- Бесценный опыт. В 21 год я получил роль Клавдия в «Гамлете». Такой подарок не каждому даётся. Это было и счастье и испытание. Потом были не менее серьёзные роли: Барон Тузенбах в «Трёх сёстрах», Кассио в «Отелло», Граф Эссекс в «Елизавете Английской». В Александринке же возник мой моноспектакль «Душекружение» по Набокову. Там же мы с моими друзьями – Григорием Козловым и Алексеем Девотченко - сочинили спектакль «Postscriptum» по Гофману. Там же я сыграл роль Григория Отрепьева. В общем, в Александринке я только успевал с благодарностью переключаться с одной роли на другую и учиться у разных режиссёров. Там были замечательные режиссёры - Ростислав Аркадьевич Горяев, светлой памяти Владимир Григорьевич Воробьёв, которого я считаю своим учителем. Я играл в его «Хозяйке гостиницы». Там же ставил и Владимир Сергеевич Петров, у которого я играл. Это был спектакль «Чёрт» Ф. Мольнара. «Годунова» ставил Арсений Овсеевич Сагальчик. Параллельно с Александринкой я играл и в других театрах. Потом был создан «Такой театр». Но моя alma mater всё-таки не ЛГИТМиК, в котором я учился, а именно Александринский театр. Там у нас проходили уроки и по мастерству, и по сценической речи. Нашим мастером был Игорь Олегович Горбачёв.

- Недавно в одном интервью Вы заявили: «Я актёр никакого театра». Формулировка многозначительная. Но это правда, что Вы получили Академический театр имени В.Ф. Комиссаржевской?

- Давайте будем осторожны в глаголах. Ещё не получил. Художественный руководитель этого театра Виктор Абрамович Новиков сделал мне предложение стать главным режиссёром. Я это предложение принял и на стыке марта-апреля вступаю в эту должность.

- С чем я Вас и поздравляю! Но Вы не боитесь вступать в эту «холодную бурную реку»?

- Конечно, боюсь. Понимаю: это очень серьёзно, ответственно. Но горение создать творческий организм, исходя из своего ощущения театра, со своими артистами, сохраняя лучшее накопленное коллективом этого театра, значительно перевешивает. Мне это интересно!

- Вы ведь там давно как бы уже свой человек. У Александра Морфова играли главные роли в спектаклях «Дон Жуан» по Мольеру, «Ваал» по Бертольду Брехту. Сегодня играете главную роль в спектакле «Сиротливый Запад» Мартина МакДонаха в постановке Виктора Крамера.

- Да, я уже много лет играю в Театре имени В.Ф. Комиссаржевской. Так что коллектив я знаю, и он меня знает тоже. Много лет он знал меня как актера. Но вот год назад я поставил там на Малой сцене спектакль «Ночь Гельвера» Ингмара Вилквиста. Это был мой первый режиссёрский опыт в этом театре. И он был оценен: получил премию «Золотой Софит» в двух номинациях.

- Но скоро Вам придётся решать более трудные задачи: формирование труппы, занятость актёров, выработка репертуарной политики…

- Труппа, в основном, укомплектована. Есть актёры разных поколений в нужной пропорции. Но вот занять всех актёров – так практически не бывает. Хотя я прекрасно понимаю: если артист не играет, он перестает быть артистом. Только выход на сцену держит его в тонусе. Ожидание роли, прозябание, тоска – деструктивны, губят творческое начало в актере.

- Вам надо будет выстраивать репертуарную политику. Это непросто сегодня, когда все говорят о кризисе театра в целом. Происходит мощная сшибка по поводу состояния современной драматургии, искажения классики, продолжаться или нет на просторах России репертуарному театру… На фоне всего этого Вы представляете, куда рулить будете?

- Уже сегодня я могу сказать, что сезон, который начнётся в августе -сентябре, в основном, сформирован и согласован с художественным руководителем и директором театра. Я знаю, кто и что будет ставить в ближайшее время. Это мои предложения. Есть главное: я хочу, чтобы театр занимался Человеком – на основе хорошей драматургии, качественной литературы. Не концепциями, не экспериментами пока. Я хочу, чтобы, не забывая о форме, мы занимались исследованием человеческой души, человеческой сущности. А это значит, что такая драматургия и артистов будет приближать к искреннему тону, к исповедальности. Некоторые спектакли в этом театре сегодня, на мой взгляд, далеки от этого. Репертуаром всерьез в последние годы здесь мало занимались. Поэтому и труппа, на мой взгляд, находится не в лучшей форме. Я приглашаю таких режиссёров, которые займутся Человеком на сцене, займутся пьесой, её смыслом, глубиной, которые готовы являть Человека на сцене со всей его расшатанностью, слабостью и его прекрасными чертами. Не мейнстримом. Это не для меня.

- Означает ли это акцент на классику или нет?

- Не обязательно. Я возвращаюсь из Воронежа и начинаю репетировать пьесу Александра Володина «Графоман». Затем, в начале осени, приглашаю известного режиссёра из Венгрии Энике Эжени. Она будет ставить «высокую комедию», возможно, Мольера. Потом Сергей Николаевич Афанасьев возьмётся за постановку пьесы Вампилова «Прошлым летом в Чулимске». В планах также спектакль для юношества. Я подчёркиваю: спектакль не для детей, не новогодняя ёлка, а именно – для юношества. Для этого я приглашаю свою партнёршу и режиссёра из Школы-студии МХАТ Светлану Иванову. Ну, а далее – посмотрим… У меня нет портфеля режиссёрского, нет 25 пьес, которые я готов поставить. Пьесу я выбираю по отклику в своей душе. И по этому принципу пытаюсь формировать репертуар. Главное, в чём я убежден: без хорошей литературы, без хорошей драматургии какого-то серьёзного высказывания на сцене быть не может! Поэтому не исключено и обращение к современной пьесе. Только пусть она меня и моих коллег увлечет. Я весьма придирчив к современной драматургии. Не вижу каких-то серьёзных прорывов, кроме пьес Ивана Вырыпаева. Этот драматург мне интересен тем, что в его пьесах есть глубокие философские диалоги с тем, что мы называем Высшим Началом. Он не занимается мрачным бытописательством того, что за окном. Ему это не интересно. И мне это не интересно.

- Вы ведь играли у него в московском театре «Практика».

- Да, и продолжаю играть в спектакле «Бытие №2».

- Вы сказали о режиссуре: для этого не обязательно заканчивать режиссёрский факультет. Мне эта мысль близка. Я пришёл к выводу, что эта способность должна быть в человеке от Бога: уметь понимать человека, видеть его возможности, подвести его к пониманию роли… В связи с этим скажите, пожалуйста когда Вы начали заниматься режиссурой, изменилось ли Ваше отношение к себе как к актёру?

- Отличный вопрос! Конечно, изменилось. Я стал не любить себя как актера. Я чувствую, что в последние годы я не очень искренний артист. Временами я иду проторенными дорогами. Щажу себя. Будучи артистом, я прибегаю к уловкам. А будучи режиссером, ненавижу себя за них. Поэтому к себе я отношусь отвратительно как к артисту.

- А между тем, Вы – любимец публики. Вы, вероятно, знаете, какие восторженные отзывы пишут Вам в интернете. Отзывы, которым веришь, потому что с чувством написаны именно о Вашей игре.

- Это приятно, конечно. Только последнюю роль я сыграл года три назад. В «Таком театре», которым я руковожу, в пьесе «В ожидании Годо». И с тех пор ничего нового не создано.

- Скажите, пожалуйста, как режиссер вы – диктатор?

- Нет! И порой за это корю себя. Мне не хватает внутреннего хлыста, чтобы иногда гаркнуть. Я очень люблю артистов. Хотя, конечно, понимаешь, что на выпускном этапе порой хлыст нужен: вздыбить театр – чтобы все службы заработали, как надо, чтобы артисты не опаздывали, чтобы вовремя всё было готово… Для меня этот вопрос очень важный, принципиальный. Я не думаю, что энергией разрушения, диктатурой можно что-то создать. Я знаю: есть и другие мнения и живые примеры, что может быть иначе, но это не для меня…

- Вот хотя бы пример: Григорий Товстоногов был диктатор.

- Да, говорят. Но это не мешало ему делать замечательные спектакли. Я так не могу. Это энергия страха, кем-то придуманная иерархия, что я, дядя, которому можно всё, а артисты, которые и старше меня и, может быть, талантливее меня на сцене, должны меня слушаться, что я имею право унизить их, нажать на болевую точку – я так не хочу! Что тут ещё важно для меня? Всё-таки театр – это игра. Да, кровавая порой. Да, жестокая. Да, отчаянная. Даже смертельная. Но всё равно это – игра! И никуда от этого не деться! И не нужно от этого никуда деваться: есть – жизнь, есть – театр. Конечно, они взаимно подпитывают друг друга. Но давайте не будем переходить границы, которые заставляют воспринимать театр как болезнь. Да, может быть, высокая болезнь, но…

- Театр изначально возник из человеческой природы, человеческой потребности. И целых два с половиной тысячелетия соединял человека единичного с обществом, вовлекая его в решение социальных и нравственных проблем. Народ-то неграмотный был в массе своей. Как Вы относитесь к тезису о том, что театр должен воспитывать человека и помогать ему жить?

- Мне в принципе не нравится формулировка «театр – должен». Во-вторых, мне не нравится слово – «воспитывать». А «помогать жить» - нравится, это понятно. Конечно, люди приходят в театр не для того, чтобы получить ответы, но, может быть, в итоге задать вопросы самим себе, увидев художественное преломление жизни на сцене. Вопросы важные: правильно ли я живу? есть ли возможность спасения, обретения нового пути? новой жизни? В этом плане и мой приход в театр в качестве режиссёра тоже имеет отношение к моей душе. Я рассчитываю на помощь театра в этом смысле. Поэтому словосочетание «помогать жить» мне нравится. А «должен воспитывать» - нет! Мы сами себя должны воспитывать. К тому же есть другие структуры, которые всю жизнь нас воспитывают. И, как правило, неудачно!

- У меня такое впечатление, что Вы вполне можете сказать себе: self made man…

- В большой степени – да!

- Потому что у Вас есть вкус к жизни, ко всем ее проявлениям. В связи с тем, что Вы берете на себя ответственность, такой груз взваливаете, как Театр имени Комиссаржевской. Как в связи с этим видится Вам дальнейшая реализация в других творческих проявлениях: кино, дубляж, концерты, записи…


- Я не строю иллюзий относительно других пристрастий. Я человек театра. С кино у меня роман не складывается, потому что фильмы, на которые я возлагал какие-то надежды, почему-то после съемок не выходят на экран. Вот шесть лет назад я снимался в фильме режиссёра Максима Беспалого «Первый дом». У меня была там главная роль. Однако, в силу каких-то обстоятельств, фильм не вышел. Потом я снимался в документальном сериале Тимура Бекмамбетова «Наши девяностые», девять серий. Он должен был выйти на экран в этом году. Он был даже прорекламирован по телевидению. Но, то ли в силу остроты материала, то ли по другим причинам его не пустили. Моя судьба могла бы быть иной, если бы эти фильмы дошли до зрителя. Поэтому… я на кино не обижаюсь, но больше не хожу на свидания с кинематографом. А если и хожу, то только по острой материальной необходимости. Озвучивание мне было интересно с творческой стороны. Хороший зарубежный артист в фильме, который ты озвучиваешь, учит тебя чему-то. Это главное, что меня увлекало в этом процессе.

- Очень важная проблема – отношение к классике. Главный редактор журнала «Театр» Марина Давыдова в статье в «Российской газете» спокойно заявляет: «Сегодня классический текст служит просто трамплином для фантазии режиссёра… вопросы соответствия первоисточнику уже давно не обсуждаются». На мой взгляд, искажая классический первоисточник, мы рвём связь времен.

- Если режиссёр берет замечательную пьесу и использует её ради искажений, это отвратительно. Но существует видение режиссёра, его право на художественное высказывание. Я видел спектакли, в которых разрушение внутренней структуры пьесы являлось движением к сути самой пьесы. Поэтому я бы огульно не отвергал все опыты модернизации классики, потому что эта модернизация может быть умной. Я видел спектакль режиссёра Юрия Бутусова «Макбет. Кино» в Театре имени Ленсовета – мощнейшее высказывание, хотя сюжет абсолютно разомкнут. Человек, не читавший пьесу, ничего в ней не поймёт. Но тем не менее, это история о Макбете, и о леди Макбет, и о том, как человек преступил и не может остановиться: о крови, о природном животном начале в человеке… Всё это есть и в спектакле и в пьесе Шекспира. В нём совершенно современная форма, нет исторических костюмов, но это не отдаляет от нас Шекспира. То же самое я могу сказать и о спектакле «Ричард III» в постановке Юрия Бутусова с Константином Райкиным в главной роли в московском «Сатириконе».

- Вы знаете, я без ума от этого спектакля.

-И я без ума от этого спектакля, хотя это совершенно модернизированный взгляд на пьесу, совершенно. Юрий Николаевич себя не сдерживал в выразительных средствах. Талантливый режиссер, талантливый художник имеет право на собственный взгляд.

- А не кажется ли Вам, что если того же Кальдерона или Мольера или Шекспира представлять в современных костюмах, с современной музыкой, оркестром (сейчас это очень популярно), что при этом рвется связь времен?

- Нет, не кажется. Я сам ставил две одноактовки Мольера, у меня все происходило в послевоенной Франции 1940-х годов. Я объединил две пьесы: «Брак поневоле» и «Смешные жеманницы». Соединил их неким сюжетным ходом. Там был один главный герой – Маскариль. Как мне кажется, никакая связь времен там не рвется. Старые времена воскрешаются на новом витке, вот в чем дело.

- Но вот смотрит молодежь испанцев Лопе де Вега или Кальдерона или Тирсо де Молина: там определенная стилистика отношений между героями, костюмы, в общем, дух эпохи. И человек, который захочет понять, что же такое была Испания XVI- XVII веков, если форма не будет соответствовать постановке, будет введен в заблуждение.

- Я считаю, что человек, который действительно хочет постичь этот материал, прочитает пьесу Лопе де Вега «Собака на сене» или «Дурочка», или «Овечий источник» и в своей голове этот спектакль сыграет. Я видел огромное количество дурных спектаклей по Лопе де Вега с режиссерской точки зрения и с актерской тоже. Иногда со сцены я вижу дурную пародию на какого-то Мольера. Мы можем знать, как это было? Нет. Церемониальными поклонами, шляпами в перьях, какими-то лентами мы лишь имитируем время. Вы видели спектакль Эфроса «Тартюф»?

- К сожалению, не видел.

- Посмотрите, он есть в интернете. Там живые люди, там нет этой всей мишуры. Но спектакль рассказывает о живых людях. Хотя там все в камзолах и кринолинах. Дело в чувстве меры, вкуса и таланта, конечно.

- Вы много ездили по России, знаете театральную жизнь Петербурга, Москвы, вы ощущаете театральный кризис, о котором сейчас говорят?

- Нет, я не ощущаю никакого кризиса. В Петербурге воздух в какой-то степени более разряженный по сравнению с Москвой. Но тем не менее и у нас сейчас происходят прогрессивные перемены. Во главе БДТ стал Андрей Могучий, Юрий Бутусов возглавляет Театр им. Ленсовета, что-то новое появляется в Театре на Литейном, замечательно работает мастерская Григория Козлова, возникают новые молодые театры. Когда меня спрашивают про общероссийский кризис в театре, я ничего в этом не понимаю. Я люблю делать спектакли. Я приезжаю в Новосибирск, или Омск, или Воронеж, и мне нравится вместе с артистами сочинять спектакли. Это высшее счастье! Особенно репетиционный процесс, потому что потом, после премьеры, всё становится хуже, и хуже… (смеётся).

- Вы вели программу на Пятом телеканале (Санкт-Петербург). Передача называлась «Не вовремя». Ваш альянс не сложился с телевидением?

- Почему же? Год длилась эта передача. Я был одним из ведущих. Это была программа юмористическая: « новости, которых нет». Хотя подача была очень серьезная. И ироничная. Там была сетка новостей, которые НЕ происходили, всякие глупости. Я был одним из «корреспондентов на местах». Когда эта идея себя изжила, мы с благодарностью ударили по рукам и разошлись в разные стороны. А команда корреспондентская, то есть актерская, была хорошая – Саша Лушин, Гена Смирнов (теперь он звезда интернета со своими песнями), Женя Иванов…. До этого у меня ещё был опыт ведения на канале «СТО». Мы с моим другом и однокурсником Александром Лушиным по субботам были так называемыми «Модераторами дня». И всё это тоже носило юмористический характер. Но сам я не смотрю телевизор. У меня телевизора нет. Я боюсь смотреть телевизор.

- Почему?

- Потому что мне ничего не нравится из того, что я вижу на телевидении. Почти всё. Кроме канала «Культура». Невозможно на остальное смотреть. И детям своим запрещаю.

- У Вас есть «Такой театр». Недавно я узнал, что на его базе проводился мастер-класс Юрия Васильева…

- Юрий Васильев – мой педагог по сценической речи, профессор Петербургской театральной академии, режиссер. Он много работает и в России, и заграницей. «Такой театр» сделал ему подарок: мы организовали фестиваль поставленных им моноспектаклей. Из разных стран, из разных городов приезжали артисты со спектаклями Васильева.

- Вы много поездили по стране. Каковы Ваши впечатления о Воронеже?

- Я здесь хожу и понимаю, что этот город напрямую связан с Платоновым. И Мандельштамом. И это для меня немаловажно. И Платонов и Мандельштам – в числе моих любимых писателей, поэтов. Я ассоциирую этот город с ними, и мне здесь грустно. Когда я думаю, что здесь был в ссылке Мандельштам, и, оказывается, он ещё работал в этом театре завлитом, мне особенно как-то тревожно и ответственно... На днях я общался с режиссером Камерного театра Михаилом Владимировичем Бычковым, и он мне рассказывал о Платоновском фестивале. Это просто здорово! Я познакомился с программой очередного - грядущего. Сюда приезжают лучшие театры мира и лучшие музыканты. Очень серьезное здесь художественное поле. Особенно летом.

- Вас не приглашали взять курс в Санкт-Петербургской театральной академии?

- Мне намекали, но я эти намеки вырубал на корню. Я не хочу брать на себя ответственность за молодые талантливые души. Это работа, это призвание – быть педагогом. Я даже с артистами, порой, с трудом нахожу общий вербальный язык. Я начинаю что-то показывать, а терпения у меня не хватает… Не буду я педагогом, не хочу, боюсь. Я знаю, что если я стану педагогом, утону в этом с головой и тогда ничем больше не буду заниматься.


- Как вы относитесь к театральной критике в принципе?

- Вы меня даже не заводите на эту тему, я сейчас разражусь монологом. Я не знаю, что такое «театральная критика», я не понимаю, в чем смысл театральной критики. Каждый режиссер знает свои ошибки, недочеты, знает про свой спектакль больше, чем какая-то женщина, которая на основе твоего спектакля пишет какую-то бездарную статью, оскорбляя и тебя и артистов, чтобы получить за это деньги и пойти дальше. Я недавно был в Липецке, возили туда мой тюменский спектакль «Бог резни». И вдруг устроили там обсуждение моего спектакля. Я не выдержал и сорвался на уважаемых дам из Москвы, потому что они позволяют недопустимый тон в общении.

- Менторский тон?

- Менторский, оскорбительный тон в общении с людьми, которые создают спектакль, которые их «питают», собственно. Никто никогда не собирается сделать дурной спектакль. Если Вы театровед, давайте встретимся, поговорим, укажите мне на что-то. Если я сочту нужным, я готов обсудить, подрихтовать, посмотрите мой спектакль, давайте вместе сделаем его лучше. Или придите в зал, посидите на всем выпускном периоде, тогда поймете, какой кровью дается выпуск одного спектакля. А потом беритесь за перо. В «Петербургском театральном журнале» дают печататься каким-то девочкам, которым по 17-18 лет. Они публикуют разгромные статьи спектаклей, в которых участвуют актеры, режиссеры, создавшие славу Петербургскому театру. И всё это в непозволительном, оскорбительном тоне. Это просто чудовищная какая-то несправедливость! Всё! Я завелся. Давайте остановимся. К тому же есть и хорошие примеры. Лев Иосифович Гительман, светлая ему память, был театровед, от которого я не услышал никогда резких высказываний. Он всегда был настроен нежно позитивно к любому человеку театра, к любому спектаклю. Он находил в нем зернышко какого-то смысла, какого-то движения. Будучи мощнейшим специалистом по зарубежному театру, он внимательно следил за театральным процессом, писал статьи, обсуждал спектакли. Всегда по существу, изнутри профессии артиста, режиссёра. Сейчас таких нет. Поэтому: дорогие люди, занимающиеся театром! актеры, молодые режиссеры! не читайте статей! Себе дороже. Не читайте, расстроитесь. Не надо! Вы сами все знаете.
Дорогие журналисты! Любите театр, пишите о театре только хорошо или не пишите совсем, потому что вы не знаете, какой ценой это всё достается.

- Вы видели спектакли Сергея Женовача?

- Да, и очень люблю. Я видел два его спектакля: «Мальчики» по мотивам произведений Ф.М. Достоевского и спектакль «Битва жизни» по Диккенсу.

- Минувшим летом Сергей Женовач в рамках Платоновского фестиваля показывал в Воронеже «Записные книжки А.П. Чехова» и «Реку Потудань» по А. Платонову. Великолепные работы!

- Настоящий мастер! Для меня он продолжатель «Эфросовского театра», «Фоменковского театра», нежного театра, глубокого, образного, поэтического. И Григорий Козлов, он тоже такой, наш замечательный питерский мастер, режиссер, мой большой друг. У него свой театр - мастерская. Вот я бы его в эту же когорту режиссеров причислил бы.

- Александр Львович, Ваш «Такой театр» и скоро уже тоже Ваш Театр имени В. Ф. Комиссаржевской будут в сотрудничестве?

- Да, я очень хочу. Хотя трудные времена продолжаются уже много лет, но, тем не менее мы живы, мы выпускаем спектакли. Реже, чем раньше, потому что у нас нет никаких государственных субсидий. Вернее, мы ставим спектакли на одноразовые гранты, которые дает наш Комитет по культуре. Всё это сложно, у нас нет своей труппы, нет своего помещения, мы всё время всё арендуем. У нас заняты замечательные артисты, но поскольку замечательные, они востребованы в других театрах. Так что у нас «художественная антреприза», в хорошем смысле слова. Но «Такой театр» я не собираюсь бросать. Сейчас мне нужно начать в Комиссаржевке, а потом я хочу, чтобы каким-то образом эти театры подружились.

- Александр Львович, мы беседуем с Вами накануне хорошего Женского дня 8 марта. Давайте поговорим о женщинах.

- Давайте.

- Что Вам нравится в женщинах?

- Я люблю женщин. Когда женщина нежна, молчалива, тиха, красива, стильна, когда она не вершит, не руководит, когда она не бизнес-леди. Это во многом и от нас зависит. Конечно, это цветок. Нежный, красивый, тонкий, мягкий цветок, умный, с чувством юмора и так далее.

- Но Вы перечислили такой набор, который едва ли может уместиться в одном экземпляре.

- Есть исключения! Бывают.

- Представьте себе, что Вам пришлось бы давать совет молодому человеку, который идет на свидание. Что бы Вы ему сказали?

- Слушайте, я не знаю. Вообще свидание… Любое свидание, когда договариваешься: «Ты придешь на свидание?»- «Приду!» - это чушь какая-то, такая глупость. Такой экзамен ты сдаешь перед дамой не понятно почему. Это как экзамен по философии или по актерскому мастерству, этот - по джентльменству. В этом есть какая-то натянутость. И обе стороны принимают эту игру. Главное, что всё сначала понятно: куда сходим – сходим в кино, потом в ресторан…Понятно, что все мы ищем такого человека, которого мы хотим полюбить. У меня со свиданиями никогда ничего не получалось, а если получалось, то совсем, совсем давно. Какой же дать совет… Молодой человек, идущий на свидание! Купите красивые цветы, оденьтесь подобающим образом, надушитесь, будьте обаятельным…А главное - надо научиться любить женщин, быть с ними нежными, внимательными всегда.

- Итак, Ваши пожелания воронежским женщинам…

- Дорогие женщины! Вы прощайте нас, представителей иного пола, потому что мы вас, конечно, недостойны. Вы прекрасны, вы теплы, вы чувствуете мир тоньше, вы мудрее, вы терпеливее, сильнее. Будьте снисходительны к нам. И, может быть, мы одарим когда-нибудь вас тем теплом, любовью, которых вы действительно достойны! Здоровья вам, счастья, любви, музыки, стихов, поэзии, молчания и всего вам самого прекрасного!