Культура ВРН

М а р и н а Д м и т р е в с к а я: Миша, почему Камерный театр возник именно в день летнего равноденствия? Специально или случайно?

М и х а и л Б ы ч к о в: На самом деле он возник сперва в моей голове, потом, после всяких трудов и мытарств, возник на официальных бумагах, потом он возник как коллектив людей, который начал что-то делать. Более того, даже спектакли, которые мы подготовили к открытию нового театра, мы сначала сыграли в Ростове-на-Дону. И «Беренику» Расина, и «Сторожа» Пинтера. В это время приводилось в порядок помещение в ДК железнодорожников, которое мы чудом получили, монтировался амфитеатр. Правда, к моменту открытия не было ни одного стула, но мы попросили их у Дома актёра и поставили. А касса уже работала, и к боковому фасаду «Карлуши», как называют в Воронеже ДК им. Карла Маркса (он был когда-то Народным домом, принимал Собинова и Нежданову), красивой аллеей потянулись люди. И 21 июня 1994 года — это дата, когда в Воронеже была сыграна «Береника» — первый спектакль Камерного театра.

Д м и т р е в с к а я: Вы начинали с манифеста? Ведь наверняка Камерный возник не просто для того, чтобы у вас был свой театр, он же возник программно?

Б ы ч к о в: Конечно, он возникал из чувства сопротивления времени и каким-то его тёмным сторонам. Театр рождался в самое нетеатральное время в истории, когда театр (это утверждалось и произносилось с завываниями) был никому не нужен. Тогда я сформулировал: нет, он нужен, хотя далеко не всем, а маленькой части людей. И пусть это будет маленький театр. Самое главное — избежать этой ужасной модели, когда театр гоняется за зрителем, чтобы привести его в зал как угодно — через зазывы, через разнарядку, через скандал, через низкопробную развлекуху — и взять с него деньги, растащить их по домам и намазать свой бутерброд с маслом. Мы точно этого не хотели, мы делали маленький театр и надеялись, что он будет востребован думающей публикой, что когда-нибудь к нам будут стоять очереди. Слава богу, мы дожили до этого времени.

Д м и т р е в с к а я: Если окинуть глазом 30 лет рожденного вами театра, какой период был для вас самым радостным?

Б ы ч к о в: Много когда были моменты радости. Это не 30 лет, прожитые со стиснутыми зубами, 30 лет мы занимались тем, чем хотели. Да, бывало, что над нашими головами в большом зале ДК народные танцоры били каблуками нам по мозгам во время спектаклей, но это всё ерунда. Моменты радости были и в бедности, и в благополучии. Я помню себя с кисточкой в руках, расписывающим после репетиции гуашью, разведённой на ПВА, декорацию к спектаклю «Тойбеле и её демон» — и это мне было в радость, тем более я по первому образованию театральный художник. Помню, как мы жарили мидий на решетке на вечернем пляже в Геленджике, куда несколько раз ездили на гастроли с самым первым составом Камерного театра. Гастролировали в театре «Торикос», играли, потом шли вдоль моря… А что такое осваивать новый театр, который ты наконец построил для себя и можешь вдохнуть жизнь в сочинённое пространство! Это счастье! А когда в последний год жизни в ДК мы принимали на Платоновском Резо Габриадзе и сидели прямо во дворе под деревьями за столами с его театром!

Д м и т р е в с к а я: Да, помню, было лето, шумели деревья парка…

Б ы ч к о в: И мы разговаривали о жизни и искусстве, о прекрасном будущем… Много чего можно вспомнить.

Д м и т р е в с к а я: Когда вы только переехали в новое здание, Камиль Тукаев говорил мне: «Мы же привыкли в тесноте, в одной гримерке, а тут у нас такое расстояние друг от друга, как-то мы будем теперь?»

Б ы ч к о в: Конечно, был переход от студийности. Если сидеть годами в одной комнате, единство, конечно, формируется. Но потом это перешло в более сложную форму: подключённость к общему делу надо было теперь держать в душе, в сознании. Ты сидишь в комфортабельной гримерке с душем и санузлом, у тебя все возможности для удобной жизни в прекрасных пространствах, но ты частичка целого, частичка команды. Для меня кучная бедность не является залогом и условием сохранения общности, и команда Камерного более сложную форму причастности в большинстве своём сохранила. Наверное, дело не в гримёрках, дело в том, как на нас влияет среда — интернет, телефоны, социальные условия. Да, сегодня на автостоянке Камерного не хватает мест для автомобилей, и только народный артист Тукаев продолжает ездить на велосипеде и ходить пешком, не занимая места на стоянке. И неплохо, что в семьях работников Камерного по два-три красивых ребенка, то есть, они не положили жизни на алтарь искусства, а исполняют и другое своё предназначение.

Д м и т р е в с к а я: Миша, полгода назад вас в одночасье уволили из созданного вами театра. Лишили «родительских прав». Что вы ощущаете в день, когда Камерному 30 лет, вашему Камерному?

Б ы ч к о в: Честно говоря, эти полгода театр ещё катился в силу инерции… Прошёл ещё кусочек своей истории. Но эта инерция исчерпывается, мне кажется, он замер над каким-то рубежом, где неминуемы остановка и необходимость толчка. Это может быть толчок по наклонной вниз или во что-то новое, прогнозировать трудно, но я ощущаю эту постепенную исчерпанность инерции и того процесса, которым мы жили все вместе.

Д м и т р е в с к а я: Да, Камерный театр всегда был примером бесконечного развития и обновления: могучий Платоновский фестиваль, потом Маршак, Мандельштамфест, танцевальная труппа в театре… Эти проекты работали и центростремительно, и центробежно.

Б ы ч к о в: Чтобы не было остановки, надо всё время перебирать лапками, толкать этот шарик впереди себя. Всё равно плоскость с уклоном — и соскальзывание наступает, как только ты остановился. Я, конечно, не хотел бы быть свидетелем разрушения того, что я создавал 30 лет вместе с моими друзьями и коллегами. Сегодня люди, организационно определяющие жизнь Камерного, наверное, тоже не заинтересованы в том, чтобы пришло разрушение. Но риск есть, просто сохранять что-то невозможно, можно только развивать, двигать собственной причастностью. Либо — что-то новое, и оно может, кстати, стать разрушительным, а не дать новый потенциал. Важно вливание правильной группы крови, иначе это всё свернётся в творог. И продолжающаяся сейчас несколько месяцев вполне складная театральная жизнь с полными залами, проданными билетами, своими зрителями, аплодисментами — эта жизнь может мгновенно лопнуть. Театр — не машина, он состоит из нервов, взаимодействий и настроений, это сложнейший узор отношений, и все, кто занимается абстрактным управлением учреждениями культуры, даже не догадываются, насколько это всё сложно устроено и не поддаётся регулировке, если это не простенькая циничная модель: вы придете, произнесете слова, которые вам поручат, вам дадут за это деньги, и вы унесёте их домой. Этим можно руководить, можно определять, в какого цвета штаны этих людей одевать и какие слова велеть произносить. Но мы занимались другим и под театром подразумевали совсем другое.

Д м и т р е в с к а я: Актёры, которые ушли вслед за вами, продолжают играть на разовых?

Б ы ч к о в: Пока да. Но сейчас заканчивается сезон, ещё двое покидают труппу — Олег Луконин и Георгий Яковлев. Яна Кузина получила предложения в Москве, но на ней огромная часть репертуара Камерного. Пока репертуар в основном сохраняется. Мы расстались с «Грозой», с «Дядей Ваней», приняли решение расстаться с «Антигоной» — по творческим соображениям. Я рад, что спектакли уходят на пике, без потери качества и энергии. Отчасти на смену им пришёл только выпущенный мной «Иванов». Я ещё не до конца понимаю судьбу этого спектакля. Он очень тепло принят на премьерах и внутри театра, с благодарностью принят и новым руководством театра. Для меня лично это была важная терапия, позволившая мне без разрыва сердца, в привычном процессе репетирования докатиться до финала 30-го сезона.

Д м и т р е в с к а я: Вам бы хотелось ещё ставить в Камерном, или тяжело?

Б ы ч к о в: Не знаю, чего бы мне хотелось. Я знаю, что после моего увольнения провозглашался тезис, что с режиссёром Бычковым театр будет продолжать сотрудничать, и мне бы хотелось подтверждения этих намерений. Но пока я никаких приглашений не получал. Но я и сам завтра не готов выходить в репзал и делиться идеями. Меня переполняют сложные чувства, но вопросы о будущем театра и моём участии в этом его будущем — остаются и в юбилейный момент продолжают висеть в воздухе. Жаль, что сложилось так, как сложилось.

Д м и т р е в с к а я: 25-летие весело праздновали на крыше. Но это было в другой реальности.

Б ы ч к о в: А вы, Марина, можете мне сказать, почему хорошо, что в России эти 30 лет был Воронежской Камерный театр?

Д м и т р е в с к а я: Ну, я, кстати сказать, прикипела к нему не сразу. По-моему, первый спектакль, который я видела, был «Дядюшкин сон» на «Золотой Маске» какого-то далёкого года.

Б ы ч к о в: Я помню все это: Бычков — режиссёр стилист и перфекционист, мне это всю жизнь было как-то обидно.

Д м и т р е в с к а я: Ну что же делать, если стилист и перфекционист? Наверное, контакт у меня лично установился с театром, начиная с «Зимы» Гришковца. Камерный театр ведь экспериментировал в разных театральных языках и разных стилистиках, и настоящий перелом возник у меня на «Дураках на периферии» — замечательном платоновском спектакле, а потом был любимый «Дядя Ваня» и весь цикл по русской классике. Эта траектория говорит скорее о том, как устроена я, чем о том, какой ценностью обладал тот или иной спектакль. Мне важно и дорого соединение разбора, психологических нюансов с безупречной формой, которой всегда отличались спектакли Камерного. Я стала ловить человеческий и театральный месседж, и мне всегда было интересно думать и писать. Воронежский Камерный был постоянно светящейся точкой на театральной карте России. Да, была Омская драма, периодами был «Красный факел», возникали новые источники света, некоторые гасли, а Камерный не затухал. Потом вы же фантастически вспахали воронежскую почву Платоновским, другими фестивалями. Ведь как всё горело! Десять лет назад, когда весь город был один сплошной фестиваль, флаги развевались на мостах, а губернатор Гордеев, идя по улице, спрашивал встречных: «А почему вы не идёте в театр на „Епифанские шлюзы“?», — немыслимо было представить, что это все внезапно кончится, и с вами, «мелиоратором» юга России, мы будем разговаривать, когда у вас не будет ни фестивалей, ни театра. Вы были вождь и пассионарий, управляли театральными стихиями, и Камерный театр рулил городом. К сожалению, мы видим тенденцию «кто был всем — станет ничем», это касается не только вас, обнуляют многих, кто имел реальное влияние, реальный авторитет в театральной среде, определял уровень театра на протяжении трёх десятков лет. А еще Камерный театр был важен потому, что это было место театральной цивилизации. Театр может быть нецивилизованным? Варварский театр — не вполне моё, но почему бы и нет? Но Камерный как раз отвечал на нашей картине за вкус, традицию, культуру, за собственно искусство, одним словом — он всегда был островом театральной цивилизации. Ваш театр опирался на российскую традицию, полученную вами лично от Кнебель, но скрещивался с разными визуальными стихиями, был очень европейским. И вы, Михаил Владимирович, тоже были разным, проходили свой собственный человеческий путь, что-то перестрадывая. И все мы радостно ехали в Воронеж за искусством. И то, что вы привили Воронежу художественный вкус, — очевидно. И сделали его театральной столицей — без вариантов. И центром этой столицы был Камерный. Сейчас всё настолько сдвинулось со своих мест, что непонятно, где эти лампочки зажгутся, и зажгутся ли, но три десятилетия Камерный сиял неким художественным светом.

Б ы ч к о в: Да, важно, не погрузится ли всё во тьму…

Д м и т р е в с к а я: Ну и ваши артисты. Я не говорю, что Камиль Тукаев — из важнейших российских актеров, но и Новиков, Шевченко, Бабенкова, Кузина, Овчинников и другие. Наслаждение было смотреть на этот ансамбль. Это всё имеет большую возможность начать зарастать лопухами. Да, сейчас театр старается приглашать режиссёров подходящей группы крови (особенно стараниями Камиля, который в курсе общей театральной жизни). Но ведь после вашего чудовищного увольнения не всякий и поедет, есть же этическая составляющая… Когда Камерный возникал, время было похоже на борщ, в котором всё смешалось. За три десятилетия жизнь как-то разложила все по местам, расфасовала ценности. А сейчас всё снова смешали в безумном вареве… Что будет? Я склонна думать, что у каждого дела должна быть голова.

Б ы ч к о в: А ещё и душа, и честь, и моральные принципы, и эмпатия, способность сострадать, должна быть ответственность перед зрителем… Хотя для кого-то важна ответственность перед учредителем, начальством, тем, кто снимает и назначает, кто сидит на кране и либо закручивает этот кран, либо позволяет ему приоткрыться. Но я всё равно скажу так. Явление Камерного театра 30 лет существовало. Я знаю десятки тысяч людей, которым этот театр был очень нужен, для которых он многое определил по мировоззрению, выбору принципов и образа жизни — по самым разным человеческим вещам. Этот театр занимался светлым делом и во многом был принят, востребован, любим и оценен. И всех этих людей, наши спектакли смотревших, вместе с теми, кто продолжает выходить на сцену Камерного театра и работать за кулисами, я хочу сегодня поздравить с тем, что эти 30 лет мы прошли вместе достойно и радостно.

Источник