Культура ВРН

К 210-летию со дня рождения А.В. Кольцова в Год театра

В начале нашего века, во время гастролей нашего драмтеатра в Москве да и в других городах, не раз мне доводилось слышать недоумённое восклицание даже весьма образованных людей: «Почему театр носит имя поэта Кольцова!? Да и вообще – знал ли он, что такое театр?». А в одной из московских газет в информации о гастролях театр был назван именем Михаила Кольцова, известного в 1930-е фельетониста и очеркиста, расстрелянного по приказу Сталина в 1940-м.

Да и в Воронеже не раз слышал я однозначное утверждение: «Никакого отношения к театру Кольцов никогда не имел, и пора убрать это имя из наименования театра!». Я понимаю: в советской школе давалось весьма фрагментарное представление о Кольцове, как о крестьянском (?) самородке, вышедшем из «народной глубинки» и пришибленном крепостнической эпохой императора Николая I. А некоторые СМИ до сих пор иногда отказывают в публикациях портрета А.В. Кольцова, созданного в 1834 году известным художником той поры К.А. Горбуновым, потому что поэт выглядит весьма презентабельно в собольей шубе. Будто заявиться в Зимний дворец по приглашению В.А. Жуковского или с князем П.А. Вяземским в Александринский театр он должен был обязательно в подёрнутом молью крестьянском зипуне, подвязанном верёвкой…

Чтение писем поэта Алексея Васильевича Кольцова и воспоминаний о нём выдающихся современников дают нам иной образ, нежели школьная программа советских времён. Это касается и темы: А.В. Кольцов и театр.

С уверенностью можно утверждать: театр в становлении личности Алексея Кольцова играл если не главную роль, то одну из определяющих, наряду с чтением и общением с выдающимися деятелями литературы и искусства своей эпохи.



«В ВОРОНЕЖЕ ЧЕТЫРЕ РАЗА В НЕДЕЛЮ ИГРАЮТ…»

С начала 1820-х, на которые приходится отрочество и юность Алексея Кольцова, на углу улиц Большой Дворянской и Старо-Московской (ул. К.Маркса) уже существовало здание зимнего городского театра. Название «зимний» было в употреблении на протяжении всего ХIХ и начала 20-го века, потому что в летнее время спектакли давали в специально построенных помещениях, вмещавших порой до нескольких тысяч зрителей. Таковой существовал, например, ещё и в начале ХХ века в Первомайском сквере, где сегодня возведён Благовещенский собор.

Театральные представления в Воронеже начались ещё в 1787 году и продолжались, с незначительными перерывами, всё время. К 1820-м Воронеж был уже одним из самых театральных городов России, так что театр был главным местом культурного досуга горожан. Таковым он был, без сомнения, и для юного Кольцова.

Да, уже с 11 лет отец начал приобщать его к ведению своих скотопромышленных и прочих сельскохозяйственных дел. Но большинство полевых и пастбищных работ приходилось на период с апреля по август. Театральные же представления приходились, в основном, на осенне-зимнюю пору. И, видимо, не следует так уж преувеличивать эксплуатацию будущего поэта отцом, особенно в юношеские годы. Алексей Кольцов был наследником одного из весьма богатых к тому времени купеческих родов в Воронеже. И многие его поездки в степь, в лес, по сёлам-деревням имели, как сказали бы сегодня, инспекционные цели: приехал молодой хозяин посмотреть, как дела ведутся, не болеет ли скот, нет ли потравы посевов и т.д. На Кольцовых работало много людей – как на выезде, так и в доме. Кстати, дом Кольцовых располагался в престижном месте на Большой Дворянской, рядом с гостиницей «Центральная» (здание необычного архитектурного декора до сих пор украшает наш главный проспект).

От зимнего городского театра дом Кольцовых располагался всего в двухстах метрах. И трудно себе представить, чтобы семейство Кольцовых обходило его стороной. Тем более, что в семье росли четыре девушки – родные сёстры Алексея Кольцова. О них говорили, что они неплохо образованы. Все они весьма удачно вышли замуж за людей не только имеющих приличное состояние, но и репутацию мужей просвещённых для своего времени.

В 1820-е в Воронеже даже газет ещё не было. «Воронежские губернские ведомости» появились только в 1838 году. Поэтому начала театральных представлений ждали в городе, как большого праздника. Дамы по этому случаю шили новые платья, потому что показать себя «миру» в ту пору можно было только в трёх местах – на ярмарках, в театре и на балах в дворянском собрании. Но в дворянское собрание едва ли допускались люди мещанского, купеческого звания. Другое дело – публичный, общедоступный театр. Богатые люди города, к которым в эти годы относилось и семейство Кольцовых, покупали постоянные ложи на все спектакли новой труппы. К этому времени в России уже процветала антреприза. Некий предприниматель набирал группу артистов, нередко он и сам выступал в роли и актёра и постановщика пьес. Антрепренёр арендовал в городе помещение. Спектакли играли, пока были сборы. Если репертуар интенсивно не обновлялся, зрители и доходы иссякали, труппа отправлялась искать счастья в другой город…



Есть свидетельства, что в пору юности Кольцова воронежский театр весьма положительно выделялся на общероссийском провинциальном фоне. В 1829-м столичная проправительственная газета «Северная пчела», редактором которой был небезызвестный Фаддей Булгарин, в статье, посвященной провинциальной Мельпомене, перечисляет, в каких городах России имелись в ту пору театры – Воронеж, Казань, Калуга, Кострома, Нижний Новгород, Псков, Рязань, Саратов, Тула, Харьков, Орёл. Всего в Российской империи, включая обе столицы, насчитывалось 23 театра, среди них – французские, итальянские, немецкие и польские, а русских на всю Россию – всего13! И среди них Воронежский – один из первых!

В пору юношеских лет Алексея Кольцова содержали воронежскую труппу актеры Калиновский, потом Соколов. «Под их управлением театр находился в наилучшем состоянии, как по удачному выбору пьес, так и по талантам актеров. Даже существовал балет, который мог угождать самому прихотливому вкусу зрителей», – писал об этом времени в 1840 г. воронежец И. Дацков в журнале «Репертуар русского театра», выходившем в Петербурге. Помимо лёгких мелодрам и водевилей, сентиментальных оперных и балетных представлений на воронежской сцене ставились пьесы Шиллера и Мольера, в моде были и сценические варианты южных поэм А.С. Пушкина. Воронежский театр, без сомнения, много способствовал воспитанию чувств юного поэта Алексея Кольцова.

Та же «Северная пчела» за 1829 год сообщала: «В Воронеже четыре раза в неделю играют большие оперы, трагедии, драмы и комедии. Начало в 7 ½ часов». Для сравнения: во Пскове и Саратове играли один раз в неделю, в Калуге и Казани – два раза, в Орле и Нижнем Новгороде и даже в знаменитой итальянской опере в Одессе давалось всего три представления.

Конечно, не приходится говорить о высоком качестве репертуара тех лет. Русская драматургия находилась в зачаточном состоянии. Сцена тогда ещё не знала пьес ни Грибоедова, ни Гоголя, ни Тургенева. И всё-таки театр порой не только возбуждал эмоции, но и пробуждал сознание. Именно об этом периоде говорит А.И. Герцен в своём главном сочинении «Былое и думы»: «Порой ничтожнейшая мелодрама или водевиль рождали целый рой мыслей, которые возвеличивали сценическое искусство, воспламеняли ум и чувство, зрители видели в нём высшую инстанцию для решения жизненных вопросов». И воронежский театр, судя по отзывам, выполнял эту функцию прилично.

В конце 1820-х в Воронеже был оркестр из 70 музыкантов и два хора – мужской и женский. Лучшая Офелия провинциального театра первой половины ХIХ века Любовь Острякова, в те годы начинающая актриса, заслужила стихотворный восторг молодого Николая Станкевича, ученика воронежского благородного пансиона, впоследствии друга В.Г. Белинского. Именно Н.В. Станкевич, примерно, в 1830 году открыл Кольцова, автора самобытных песен-стихотворений, познакомил его с В.Г. Белинским, который опекал поэта до конца его жизни.

Душа Кольцова была артистичной, чуткой ко всему прекрасному, будь то красота летнего степного заката в родном Придонье, русского хоровода или красота женская. Кольцову приписывают стихотворение «Дюканж, ты чародей…», в котором он восхищается игрой воронежских актёров и, конечно же, Любови Остряковой: «Я б сплёл для той венок из роз…». В истории русского провинциального театра первой половины XIX века она известна как Любовь Ивановна Млотковская, самая талантливая исполнительница роли Офелии в российской провинции. О ней написаны воспоминания и книги. В начале 1830-х она вернулась в родной Курск, вышла замуж за известного антрепренёра Людвига Млотковского, снова появилась на воронежской сцене в конце тридцатых годов уже зрелой актрисой и снова была любимицей публики. Кольцову довелось видеть актрису на воронежской сцене и в пору расцвета её таланта в 1840 году.



«ТЕАТР!.. ЛЮБИТЕ ЛИ ВЫ ТЕАТР…?»

Алексей Кольцов всю жизнь страдал из-за отсутствия элементарного образования, грамотности элементарной, прежде всего. Это чувство он постоянно испытывал при общении в так называемых присутственных местах, при оформлении документов, а потом и в великосветских салонах в Москве и Петербурге. И всю жизнь Кольцов весьма активно пытался выйти на новый уровень культуры, стать вровень с образованным веком, что, как мы увидим позже, ему временами весьма удавалось.
В январе 1831года Алексей Кольцов, вероятно впервые, попадает в Москву, где через Николая Станкевича знакомится с Виссарионом Белинским и другими студентами Московского университета. Кольцову в том году 22 года, Станкевичу 18 лет, Белинскому 20. Все они начинающие – поэты, критики, философы. Станкевич и Белинский публикуют свои стихи и первые статейки в захудалом московском «Листке», куда по приезде молодого воронежского прасола, торговца скотом, относят и его стихи, которые тотчас же появляются в печати. По тяжебным делам отца Алексей Кольцов по утрам обивает пороги департамента имуществ. А по вечерам юные, горячие поклонники Мельпомены, конечно, ведут его в театр. И как должна была воспламеняться душа воронежского мещанина, способного чувствовать все проявления прекрасного, впервые увидевшего такую несказанную красоту. Ибо в театре поражало все – и само величественное здание (не то, что в Воронеже в то время), и роскошный интерьер, и огромная сцена с яркими, почти сказочными декорациями, и дорогие красивые костюмы, и прекрасные голоса и лица…

Снова Алексей Кольцов оказывается в Москве в январе 1836 года. Прошло пять лет. Литературная и театральная жизнь старой столицы значительно оживилась появлением новых молодых голосов в литературе и на театральной сцене. Виссарион Белинский, ещё недавно исключенный из университета, как не сдавший переводные экзамены с первого на второй курс, уже известный литератор, постоянный сотрудник читаемого и в столицах, и в провинции «Телескопа». Он уже не просто печатает свои статейки, а претендует играть ключевую роль в критике литературной и театральной.

Накануне, в 1835 году, стараниями Николая Станкевича и его круга, центром которого и был «неистовый Виссарион», в Москве выходит единственное прижизненное издание – «Стихотворения Алексея Кольцова». Естественно, вокруг совершенно неведомого до того родниковой чистоты голоса, зазвучавшего из глубин народных, возникли активные споры. И вдруг в московской литературно-театральной среде появляется сам герой во плоти. Белинский, сам разночинец (он был сыном уездного лекаря), берёт эстафету опекунства из рук Станкевича, вскоре уехавшего за границу лечиться (где и умирает вскоре в возрасте 27 лет). И с этих пор и до последних дней жизни Виссарион Белинский опекает и направляет интересы и вкусы молодого народного поэта.

По-разному можно относиться к личности и творчеству «неистового» критика литературы, театра и общества в целом. И прошедшее с тех пор время наглядно представило амплитуду этих отношений: от хулительных до увенчанных предельно комплиментарными славословиями. Но лишь за одно то, что он вывел Алексея Кольцова на тропу известности, мы должны быть ему премного благодарны. Ведь это он собрал в 1846 году все лучшее из написанного нашим земляком, в результате чего в том году в Петербурге появилось полное издание стихотворений Кольцова с портретом автора, его факсимиле и большой статьей критика, с явной любовью представлявшей читающей России поэта Алексея Кольцова.

Середина 1830-х годов в истории русского театра характеризуется появлением новых имён в отечественной драматургии, более совершенных переводов Шекспира и других западных классиков, а также активным поиском новых способов сценического воплощения, отхода от декламации и приближения к психологическому осмыслению и исполнению каждой роли. Ведущие актеры столичных театров нередко были своими людьми в литературных салонах, где рядом звучали имена Гоголя и Гегеля, Гёте, Шиллера, Шекспира и Шеллинга. Увлечение и жаркое обсуждение работ немецких философов-идеалистов было в те годы в интеллектуальной среде в порядке вещей.

Виссарион Белинский к концу 1830-х станет самым активным театральным критиком тех лет. Напомним, что и начинал он в 19 лет литературное творчество антикрепостнической трагедией «Дмитрий Калинин». А что для него самого значил театр, он эмоционально изложил еще в 1834 году в первой большой статье «Литературные мечтания. Элегия в прозе»: «Театр!.. Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного? Или, лучше сказать, можете ли вы не любить театра больше всего на свете, кроме блага и истины? И в самом деле, не сосредоточиваются ли в нём все чары, все обаяния, все обольщения изящных искусств? Не есть ли он исключительно самовластный властелин наших чувств, готовый во всякое время и при всяких обстоятельствах возбуждать и волновать их, как воздымает ураган песчаные метели в безбрежных степях Аравии?.. Какое из всех искусств владеет такими могущественными средствами поражать душу впечатлениями и играть ею самовластно?..».

Белинский посвятил театральному искусству более 150 статей, рецензий и заметок. Взявшись образовывать Кольцова во всех отношениях, Белинский, естественно, не мог не заразить его своим «энтузиазмом и исступлением» ещё большей любовью к театру.

ВОКРУГ «ГАМЛЕТА», «РОМЕО И ЮЛИИ»

1836-1842 – всего шесть лет оставалось жить Кольцову. Но это был самый интенсивный период его духовной и творческой биографии. В эти годы он часто посещает Москву и Петербург, живёт там и там месяцами, внешне принят всеми литераторами и издателями. Стихи его публикуют многие и московские и петербургские журналы. Он посещает литературные салоны, где обсуждаются последние литературные и театральные новости. И, конечно, он каждый вечер в театре, как в своё время молодой Пушкин и его герой Евгений Онегин.

Это было время активного увлечения Шекспиром. Н.Х. Кетчер, близкий к кругу Станкевича, перевёл на русский язык всего Шекспира. На сценах ещё шли пьесы в переводах М. Вронченко и А. Кронеберга. Но вот в январе 1837 года появляется наиболее близкий к первоисточнику «Гамлет» Николая Полевого. И в том же месяце спектакль в его переводе на сцене московского Малого театра. В роли Гамлета любимец московской публики Павел Мочалов. Вскоре постановка осуществляется и в северной столице, а в роли Гамлета любимец петербургской публики Василий Каратыгин. Игра двух великих актёров не только по-разному представляла образ главного героя шекспировской драмы. Но они были самыми яркими представителями диаметрально противоположных театральных направлений, между которыми велась своеобразная борьба. Внешне холодный, статуарный Каратыгин, в совершенстве владевший искусством декламации, был блестящий мастер русского сценического классицизма, направления господствовавшего на театре весь ХVIII век. Эмоциональный, наделённый пламенным темпераментом Павел Мочалов, наоборот, стремился передать мир чувств героя, достигая иногда крайних степеней выразительности, чем приводил московскую, а также провинциальную публику в полный восторг. Видевшие обоих исполнителей, порой вступали в яростные споры между собой, защищая тот или иной образ.

Естественно, не мог остаться в стороне от такого события и великий спорщик Белинский. Весь 1837 год он работает над статьёй «Гамлет, драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета». По просьбе автора приехавший в феврале 1838 года в Петербург Кольцов ведёт переговоры с Полевым о возможности помещения статьи Белинского в «Сыне Отечества» или «Северной пчеле», а заодно и о переезде критика на жительство из Москвы в северную столицу. В результате ходатайства Кольцова в газете «Северная пчела» появляется начало статьи. Но оказалось, что она слишком велика не только для газеты, но и для тонкого журнала, и продолжения не последовало. И в самом деле. Вот сейчас лежит передо мной книга в сто страниц с указанным выше названием объёмом более шести печатных листов. Какая уж газета выдержит такое!

Нам важно, что в результате переписки поэта с критиком мы узнаём отношение самого Кольцова к предмету спора. 4 февраля 1838 года он пишет Белинскому: «Я был на «Гамлете» в Питере, и вот моё мнение: Каратыгин человек с большим талантом, прекрасно образован, чудесно дерется на рапирах, великан собою, и этот талант, какой он имеет, весь ушёл у него в искусство, и где роль легка, там он превосходен, а где нужно чувство, там его у Каратыгина нету – извините. Например, сцена после театра, монолог «быть или не быть», разговор с матерью, разговор с Офелией: «удались от людей, иди в монастырь», – здесь с Мочаловым и сравнить нечего: Мочалов превосходен, а Каратыгин весьма посредственный. У Мочалова немного минут, но чудесных; Каратыгина с начала до конца роль проникнута искусством».

Кольцов был в приятельских или полуприятельских отношениях со многими литераторами и актёрами обеих российских столиц, жадно вслушивался в споры об искусстве и вскоре и в самом деле начал ориентироваться на лучшие образцы. Вершиной для него стал Шекспир. Он следил за появлением новых переводов и первым стремился прочесть их. В письме Белинскому в конце октября 1838 года он просит: «Когда будете писать, уведомьте о «Ромео и Юлии»: если переведён, нарочно приеду в Москву читать его». Переводом «Ромео и Джульетты» в то время занимался 20-летний Михаил Катков, друживший с Кольцовым, так что наш поэт мог получить экземпляр перевода из первых рук.

Уже после смерти земляк поэта А.М. Юдин вспоминал: «Когда он читал какое-нибудь великое поэтическое произведение, то часто приходил в восторженное состояние. Так, однажды, читая при мне некоторые сцены из шекспировской драмы «Ромео и Джульетта», переведённой Катковым, особенно прочёл он с необыкновенным одушевлением сцену, представляющую свидание Ромео и Джульетты ночью, в саду Капулетти. Окончив чтение, он вскричал: «Вот был истинный поэт! А мы что!? – Свои стихотворения он читал другим редко».

Писатель и журналист Иван Панаев утверждает в своих воспоминаниях, что Кольцов прочитал все пьесы Шекспира в русском переводе. Кстати, наш поэт мог быть в то время единственным в Воронеже, кто выписывал специальный театральный журнал, издававшийся в Петербурге – «Пантеон русского и всех европейских театров».



МОЧАЛОВ И ЩЕПКИН В ЖИЗНИ КОЛЬЦОВА

Наша тема будет неполной, если не сказать, что Алексея Кольцова связывали личные тёплые отношения с передовыми актерами его времени. С Мочаловым и Щепкиным он, вероятно, познакомился ещё в Москве в кружке Белинского. Оба актёра, бывшие крепостные, уже в силу своего происхождения, близости к народу, исповедующие передовые демократические взгляды, просветительскую роль театра в обществе, не могли быть обойдены вниманием критика. Но мало того, оба они при жизни Кольцова приезжали в Воронеж с гастролями.

Великий актёр-реалист, реформатор русского театра Михаил Семенович Щепкин впервые посетил Воронеж в мае 1837 года. Здесь он сыграл свою коронную роль Городничего в «Ревизоре» Гоголя. И совершенно случайно встретился с проезжавшим на юг Белинским. Об этой встрече критик оставил воспоминания.

Но вот факт, достойный внимания и некоторого удивления. 23 декабря 1840 года Кольцов пишет из Москвы в Петербург редактору «Литературной газеты» и «Отечественных записок» Андрею Краевскому письмо, в котором ходатайствует ускорить цензуру переведённой Кетчером «Комедии ошибок» Шекспира специально для бенефиса Щепкина, который намечен на 24 января 1841 года. А причина тому, что приготовленная было к бенефису историческая хроника Шекспира «Генрих IV» запрещена к показу цензурой. «Вся надежда на вас, – пишет Кольцов. – И кроме вас уладить подобное дело никто не может. Вас же Кетчер, Михайло Семенович и я покорнейше просим передать её в цензуру и попросить в ней г. цензора, чтоб процензурировал её поскорей, и послать, хоть через контору, если можно, к Щепкину. Если она получится и 20 генваря, то еще ничего. Теперь вопросы: почему, скажете, пишешь ко мне ты, а не Кетчер? – Он к вам написать двадцать раз готов, да с вами лично не знаком. Ещё: из чего я хлопочу? – Из того, что я поддерживаю честь вашей фамилии». Я не нашел сведений о том, состоялся ли бенефис Щепкина в намеченное время и откликнулся ли на просьбу Кольцова Краевский. Но сам факт обращения много говорит о характере нашего поэта, всегда готового помочь другому, если есть такая возможность. Говорит он также и о значении Кольцова в литературной среде.

В Москве Кольцов сблизился с Мочаловым. Возникли очень тёплые, дружеские отношения. Поэтому, когда актёр приехал на гастроли в Воронеж в апреле 1840 года, произошёл большой праздник для всех поклонников театра, а для Кольцова особенная радость встречи с близким по духу человеком. Кольцов сообщает Белинскому в те дни: «Двадцать третьего апреля приехал к нам Павел Степанович Мочалов с женою…будет играть «Коварство и любовь», «Гамлета», потом «Отелло», «Короля Лира», «Ненависть к людям». И у нас в Воронеже большой праздник; у театра шум и давка. Он собой пробудил наш сонный город…вперёд уверен, что он мою холодную натуру разогреет… Мука жить в тихом матерьяльном городе одному, сиротой… Сегодня Павел Степанович был у меня; он также ко мне добр, хорош и ласков, каков был прежде, даже лучше… Ещё меня порадовало: Павел Степанович прочел мне две пьески свои («пьесками» тогда называли стихотворения – Н.Т.), и они у него вышли чисто русским размером и стали в русское слово».

Мочалов, видимо, очень душевно относился к Кольцову. В 1846 году, через четыре года после смерти Кольцова, в журнале «Репертуар и Пантеон» появилось стихотворение Павла Степановича Мочалова «Разговор на воронежском кладбище». По всей видимости, оно написано под свежим впечатлением во время очередной гастрольной поездки артиста. Не обладая изысканностью стихотворного слога, оно трогает по существу чувства:

Пришёл я, низко поклонился С глубоким вздохом и слезой, Взглянул на крест и помолился Души твоей за упокой. Так здесь Кольцова схоронили, – С тобой высокие мечты. Но верь – не все тебя забыли – Бояна русского, и ты Остался жить в сердцах людей Прекрасной песнею твоей.

Грех было не вспомнить сегодня, в Год театра в России, о том, какие тесные, душевные узы связывали великого истинно русского поэта-соловья с театром.

А что касается наименования, напомню обстоятельства. В 1958 году выдающий российский режиссёр Фирс Ефимович Шишигин поставил на нашей сцене спектакль «Алексей Кольцов», жанр которого определил как драма-песня. В нём участвовал даже народный хор. А всего было более 150 участников. Это панорамное красочное зрелище было показано в Москве и транслировалось по радио на весь СССР. В следующем, 1959-м, в Москве торжественно отмечалось 150-летие «русского соловья». Воронежский театр снова был приглашён на этот всероссийский праздник. И в том же году появилось Постановление Совета Министров РСФСР о присвоении Воронежскому драматическому театру имени поэта А.В. Кольцова.

На этом, пожалуй, и мы завершим сегодня нашу песнь о Кольцове.