Культура ВРН

Родилась я в городе Воронеже 2 февраля 1939 года. 22 июня 1941 года мне было 2 года 4 месяца и 20 дней. Папа, Александров Александр Петрович, 1898 г. р., в первые дни войны был призван на службу в Красную Армию. Воинская часть, в которой он тогда служил, располагалась на левом берегу, в районе сегодняшнего ВОГРЭСа.

Мы в то время жили в районе Чижовки, в частном секторе. Старший брат Владимир после окончания школы добровольцем ушел на войну, было ему тогда 16 с половиной лет (он родился 28 декабря 1924 г.), но он был высок ростом, широк в плечах – взяли! Первое для него сражение было под Смоленском, когда победу одержали фашисты. Убитые наши были свалены в кучу и брошены. Брат получил тяжёлую контузию и нетяжёлые ранения.

Через какое-то время пришел в сознание и понял, что лежит среди множества трупов. Выбрался и пошёл, куда глаза глядят. Была ночь. К началу дня добрался до населенного пункта (Елец), незанятого фашистами и пришёл в военкомат, снова попросился на фронт, объяснив, что отец воюет. Его взяли в подводный флот. Сначала он прошел обучение на Аральском море, затем был переведен на Северный флот — Мурманск, Полярный. Служил на подводной лодке мотористом-дизелистом. Затем его подводная лодка была переведена на Балтийское море. Победу встретил в Кёнигсберге (Калининграде). За спасение командира награжден Орденом Красной Звезды.

Дома осталась моя мама с тремя дочерями — 14, 9 и 2 лет. Родители папы (из Ельца) переехали к нам перед войной и привезли с собой корову Катю. Корову надо было где-то содержать, выгонять в стадо, в полдень ходить доить на место выпаса (луг на берегу реки Воронеж], кормить и т.д. Всё это делала мама, ей тогда было 37лет. Она была образованная, интеллигентная, владела немецким и французским языками, хорошо играла на рояле... и корова! Помощников не было.

Когда узнала, что сын идет добровольцем на фронт, пришла в отчаянье. Но он поставил условие: если заплачешь на вокзале — не ходи провожать. Она обещала не плакать — и не заплакала. Новобранцев набили в товарные вагоны до предела. Когда состав тронулся, «последнее, что помню» — рассказывала мама — «вытянутую тощую юношескую шею и слова: “Я здесь сейчас просто задохнусь!"». Состав пошёл, перрон захлебнулся в рыданиях матерей. Мама держалась за столб. Проходивший мимо офицер одобрительно похлопал маму по плечу: «Герой-маты». Герой-мать, сползая по столбу, потеряла сознание — молча, без слёз.

Воронеж немцы занимали с ожесточенными боями. Началась эвакуация учреждений и мирного населения. За нашей семьёй «не успели», а может быть, забыли приехать, чтобы вывезти нас. Во время бомбежек мы спасались в подвале, он был во дворе дома над ним – маленький легкий сарай, где жила корова Катя. Подвал был маленький, неглубокий, но всё казалось, что спрятались.

К нам на время бомбежек в этот подвал приходила семья соседей - собиралось 9 человек. Было тесно, душно, маме места не хватало, и она сидела на верхней ступеньке-жёрдочке, а крышка от подвала практически лежала у неё на голове. Немцы стреляли по левому берегу, наши — по немцам, т.е. по своему городу. Папа вспоминал, как бойцы, стреляя, говорили: «А в кого этот снаряд шарахнет?!». В нашем маленьком садике-огороде были две большие воронки. В одну из бомбежек снаряд так близко разорвался, что корова взревела и упала, затихла. Мама позвала — молчит, попыталась открыть крышку подвала — не поднимается: на ней лежит корова. Когда закончилась бомбежка, через какое-то время корова поднялась — и все мы выбрались из подвала.

Город разрушался стремительно и неуклонно. Скоро в водоразборных колонках не стало воды. Мама ходила за водой с вёдрами на реку Воронеж. Надо было с улицы Клубной дойти на Бархатный бугор, спуститься по очень крутой горе вниз до Гусиновки, пройти луг и набрать два ведра воды из реки. А если по реке плыли трупы, надо было переждать.

Когда мама поднималась по этой горе, наверху её встретил фашист, нагло улыбаясь, отнял вёдра вылил воду себе в емкость - у них там была полевая кухня, поддавал пинком вёдра, они катились под гору, а маме с издёвкой говорил «Noch einmal!» – «Ещё раз!». А дома семья в 6 человек и корова, она пьёт много. Мы жили на оккупированной территории и были бесправны.

В какой-то день во двор вошли фашисты. Меня мама держала на руках, т.к. у меня была высокая температура, все тело покрыто сыпью – корь. Немец рассвирепел, вскинул автомат и с криком «Она заразная» решил расстрелять меня прямо у мамы на руках. Мама прижала меня еще крепче и выкрикнула на немецком: «Больная, но не заразная». Немец остолбенел: русская свинья — и вдруг чистый и грамотный немецкий язык. Мама подтвердила, что другие дети все здоровы (действительно больше никто не заболел). Фашист опустил автомат и скомандовал быстро собираться. Потянулась длинная вереница людей. Куда? За что? Зачем? Спрашивать было нельзя.

Было очень жарко, пыльно, если дети и старики отставали и плакали, их грубо подгонял прикладами. Тех, кто не мог идти дальше, упал — расстреливали на глазах у всех. Беженцы помогали друг другу, чем могли. Меня по очереди несли мама и старшая сестра. Ночью дали передохнуть, прямо в поле. Люди падали на землю обессиленные. По пути следования вдоль дороги можно было видеть кучки пшена, крупы, сухарей – не было сил нести. По пути мама вдруг вспомнила, что на печке осталось крыжовенное варенье. «Теперь сгорит!» - подумалось в такой момент.

По пути к нашей колонне присоединялись беженцы других населённых пунктов.

Пригнали нас всех на станцию Курбатово. Там нас ждал временный концлагерь — большая голая территория, обнесенная колючей проволокой. По периметру с обеих сторон — конные вооруженные конвоиры, злющие собаки. Всех прикладами загнали за колючую проволоку, тоже надо быстро. Спали на голой земле, кормили так, чтобы только не умерли. Один из конных конвоиров часто поглядывал на меня и как-то попросил у мамы разрешения покатать меня на лошади. И отказать, и разрешить было одинаково опасно. Видно понял, и говорит: «У меня дома остался такой же сын, я его очень люблю и скучаю, и твой мальчик очень похож на моего. Я не обижу, не бойся. Не все немцы — фашисты, и не все добровольно пошли убивать и воевать.». Покатал, погладил по головке, приговаривая «сынок, мальчик». Мама сказала, что я — девочка.

Как-то дежурили очень жестокие конвоиры, гоняли, кричали, били. В углу огороженной территории был открытый глубокий колодец. Мама, доведённая до отчаянья, решила, что всех нас сонных бросит в колодец и последняя сама бросится. Первой меня взяла на руки, а когда подошла к колодцу, конвоир сильно ударил плетью и закричал: «Что делаешь, русская свинья? Сама хочешь убить ребёнка? А будете говорить, что немцы — изверги! Пошла вон!»

Настало время отправлять всех нас в иностранные концлагеря. Сортировали по возрасту и запихивали в вагоны. Я опять болела! Когда меня выхватили из рук, мама закричала, что девочка больна и очень заразна. Бросили назад маме и сестрёнок выбросили из вагонов. Опять святая ложь была во спасение.

Дедушка по утрам пытался как-то покормить корову, которая была кормилицей многих, не только нашей семьи. Начались заморозки, мы спали на траве, покрытой инеем, корове нечего было есть. Какой-то немец приказал дедушке отдать свою обувью, он вернулся босой, вскоре заболел и умер.

После отправки эшелона с пленными нас поселили в крохотной избушке, которая стояла рядом с ж/д полотном на станции Касторная. Поезда шли круглые сутки. В избушке было тепло, так надо было, потому что на несколько часов или суток выгружались из вагонов немцы, венгры, чехи обогреться, поесть, почистить свое белье, после чего под ногами хрустели насекомые-паразиты. Та жалкая еда, которую мама умудрялась добыть нам, тоже съедалась со смехом. Мы сидели на печке, без звука, там было менее опасно.

Вскоре на этой станции открыли госпиталь для немцев. Надо было рыть окопы, для этого сгоняли местных жителей, мою маму и 14-летнюю сестру, Земля замерзла, у сестры на ногах были матерчатые тапочки — ведь уходили из дома летом, в спешке. Маму пригласили к немцу-коменданту, который приказал ей сотрудничать с немцами, м.б. стать старостой — за это предлагали другие условия жизни, приличную еду. Мама категорически отказалась. На вопрос «Почему?» ответила, что никогда не сможет, т.к. мужи сын воюют с фашистами. Её грубо выгнали, обозвали дурой. Пока дошла до двери, ждала, что прозвучит выстрел в спину. Голодали.

Через некоторое время маме и старшей сестре приказали работать на кухне. На улице лежат гурт смерзшейся картошки, её откалывали ломами, а потом её надо было чистить, резать и готовить немцам. Кожа на руках, обмороженная, сходила как перчатки. Иногда давали какие-то остатки пищи. Голодали очень. Мама как-то пошла попросить у местных для детей хоть что-то — не дали. Спасало молоко. До сих пор не могу понять, почему у нас не забрали корову?

Доведённая до отчаянья, мама захотела подсыпать в котёл с едой для немцев яд. О своем замысле решила рассказать доктору лагеря - русскому пленному, у него же попросить отраву. Когда она уже оделась, чтобы идти к доктору, на пороге столкнулась с ещё одной работницей кухни, которая принесла весь, что «наш врач свою дочь за начальника лагеря замуж выдает». Бог спас.

Победа! Счастье, радость не описать словами. Двинулись по домам. Бабушке хотелось домой в Елец, туда и пошли. Бабушку с коровой приняли дочери. Нашей семье места не нашлось, еды тоже не дали. На работу маму нигде не брали, ответ был один: немецкая б..., пошла вон. Одета мама была в перешитую немецкую форму. Пошли дальше и остановились в селе Верхнее Дрезгалово, там жила младшая сестра папы. Приютила, разделила свой скудный кров и стол с нами.

Трудные, унизительные поиски работы, те же ответы: была в плену — что теперь тебе доверить можно? Мама отвечала: «Это не я сдалась в плен, а вы допустили фашиста вглубь страны и отдали свой народ на растерзание!» «Сесть хочешь, б...»

Вступился председатель колхоза. Маму взяли на почту, стала письмоносцем, а затем начальником почтового отделения. Через стенку от служебного помещения находилась маленькая комнатушка, в ней нам разрешалось жить. Это было счастье. Помогли купить козу. Во дворе росла жгучая крапива и лебеда, щи из этой травы, забеленные молоком – это уже прекрасная еда.

Папа встречал Победу в Кёнигсберге, как и брат Володя, но они не встретились тогда. Папа пешком дошагал от Воронежа до Кёнигсберга, где-то и по-пластунски. Брат — по воде и под водой к Победе.

В Воронеже папа вернулся на прежнюю работу, поселились в довоенном доме. Когда в первую ночь улеглись все на пол, через крышу было хорошо видно звездное небо.

Ирина Александровна закончила школу с золотой медалью, медицинский институт. Работала в железнодорожной поликлинике врачом-эндокринологом, потом – в областной больнице врачом радиологического отделения. Именно в это время случилась трагедия в Чернобыле и она, вместе с другими врачами, оказывала помощь беженцем из зараженной зоны. Потом вернулась в железнодорожную поликлинику, где стала не только эндокринологом, но и гематологом, получив дополнительное образование.

Сейчас Ирина Александровна в основном лежит, сидеть и ходить стало невыносимо трудно. Её занятия – разгадывание кроссвордов и вышивка. Слава Богу, находится в абсолютно здравом уме, вот только память подводит иногда…

А вышитые ею картины достойны персональной выставки!