Культура ВРН

5 июня в зале филармонии в рамках музыкальной программы XI Международного Платоновского фестиваля искусств Николай Луганский исполнил роскошную программу: сонату №14 («Лунную») Бетховена, сонату №2 Глазунова в первом отделении, прелюдию, гавот и жигу из партиты №3 Баха в переложении Рахманинова и шесть этюдов-картин Рахманинова из ор.33 и 39 во втором.

Казалось бы, что нового можно услышать в «Лунной» сонате? Ведь она звучит в голове у каждого слушателя и до такой степени узнаваема с первых нот, что это мешает относиться к ней всерьёз. Николай Луганский играет Четырнадцатую сонату до-диез минор просто и естественно, с присущим бетховенской музыке благородством, снимая с неё и преднамеренный пафос нашего восприятия, и прочно окутавший одну из самых популярных сонат Бетховена романтический флер. Нам открывается истинная суть этой прекрасной музыки, мы слышим историю безнадёжной любви композитора к юной аристократке Джульетте Гвиччарди, без усилий входим в молитвенное состояние первой части, мечтаем о несбыточном счастье во второй, переживаем подлинную трагедию в сокрушительном шторме финала.

Прозвучавшая вслед за бетховенской Четырнадцатой Вторая соната Глазунова, напротив, может «похвастаться» титулом едва ли не самого редко исполняемого произведения. Автору этой заметки удалось обнаружить только три записи: одна датирована 1950 годом и принадлежит великому Эмилю Григорьевичу Гилельсу, другая сделана в середине 90-х британским пианистом Стивеном Кумбсом, третья появилась не так давно благодаря итальянцу Массимилиано Дамерини.

Николая Луганского смело можно назвать первооткрывателем Второй сонаты Глазунова в XXI веке для российской публики. Воронежцам повезло. До Платоновского пианист сыграл ее всего дважды: 3 июня в Клину и 4-го – в зале имени Чайковского в Москве.

Вторая соната Глазунова ми минор написана в трёхчастной форме, с традиционным для классического цикла чередованием частей: драматические первая и третья с лирическим скерцо между ними. Её торжественная хоральность и контрапункт отсылают к музыке Баха, виртуозность и высокий эмоциональный градус перекликаются с Третьей сонатой Шопена, изысканность мелодических линий и непосредственность выражения сравнимы с письмом Скрябина, а интонационная выразительность, широта дыхания, насыщенная фактура и симфонический размах родственны произведениям Чайковского и Рахманинова.

Почему другие пианисты до сих пор обходили вниманием эту мужественную, мускулистую, притом великолепно написанную, исполненную суровой северной красоты музыку, непонятно. Объяснением может служить только огромный фортепианный репертуар: в его недрах музыканты время от времени находят настоящие жемчужины. Тем ценнее возвращение этой сонаты, которую считали вершиной творчества Глазунова и Римский-Корсаков, и Стасов. Ценность этого воскрешения из небытия увеличивается вдвойне, потому что мы услышали Вторую сонату Глазунова в интерпретации такого пианиста, как Николай Луганский.

Второе отделение открыли прелюдия, гавот и жига из Партиты №3 ми мажор Баха в переложении Рахманинова. В исполнении Луганского Бах звучит лучезарно, упруго, по-юношески улыбчиво и задорно. Вспомнились кадры документального фильма ЦТ времен перестройки, где 17–летний Коля Луганский вместе со своим педагогом Татьяной Петровной Николаевой играет концерт Баха для двух фортепиано до минор. Фильм сняли после того, как в 1988 году пианист был удостоен Серебряной медали Международного конкурса имени И.С. Баха в Лейпциге. В свое время на этом конкурсе в 1950 году одержала победу и сама Татьяна Николаева, признанный интерпретатор музыки Баха в России. Таким образом, Николай Луганский из рук своего учителя принял выдающуюся традицию «русской бахианы».

Завершили вечер этюды-картины Рахманинова, одного из любимых композиторов Луганского. Пианист выучил и записал 33-й и 39-й опусы ещё в юности. Сегодня он играет их с достоинством мастера, поражая плотностью звука, безупречной артикуляцией, разнообразием оттенков, красотой динамики, драматургической выстроенностью образов, умением наполнить смыслом паузы.

Оба опуса этюдов-картин сродни фортепианным поэмам, которым свойственны виртуозный размах, богатство фортепианного изложения, драматизм и программность музыки. Их можно назвать дневником Рахманинова, в котором он запечатлел всё, что происходило и волновало его в тот период: это годы его личностного становления и творческого расцвета, и время исторического перепутья, эпохальных перемен. В каком-то смысле этюды-картины Рахманинова – автопортрет композитора, с характерными для его облика собранностью, вдумчивостью, «этическим благородством и внутренней волевой сосредоточенностью», о которых писал Асафьев.

Для клавирабенда Луганский выбрал три этюда из ор.33: фа минор, до мажор, ре минор – и три из датированного 1917 годом и ставшего последним сочинением, написанным Сергеем Васильевичем на родине, ор.39: си минор, ми-бемоль минор, ля минор. Пианист выстроил в одну линию наиболее драматичные этюды двух опусов, связанные между собой макабрическим настроением, ощущением угрозы, мужественным отпором нечеловеческой силе, внутренним и внешним «волкам», явно или незримо притаившимся в этюдах – от первого фа минорного, с предостерегающей остинатной фигурой в басу, близкой теме воспоминаний Графини из «Пиковой дамы» Чайковского, до явной игры хищника с жертвой в шестом ля минорном, который сам Рахманинов сравнивал с сюжетом сказки о Волке и Красной Шапочке.

Эффект от игры Луганского потрясающий в прямом смысле. Во время исполнения этюда №2 до мажор ор.33 не выдержал напряжения и разорвался софит – со звуком выстрела, переливчато мерцая осколками. Безусловно, случайность, хотя и очень эффектно вписавшаяся в созданное пианистом магнетическое поле.

После неизбежных оваций Луганский подарил слушателям ещё два биса: виртуозную, волнующую прелюдию Рахманинова ор.23 №7 и умиротворяющий романс «Сирень» в авторском переложении для фортепиано.

После концертов Луганского люди часто говорят о том, что им трудно делиться впечатлениями из-за того, что они пережили сильные и очень личные эмоции. Это напрямую связано с удивительным и невероятно ценным качеством пианиста – обращаться к каждому слушателю, словно он играет только для него, умением сломать «четвёртую стену», вовлечь в процесс, позволить заглянуть за некую грань, которая отделяет восприятие от исполнения. Помочь не уйти из зала с холодным сердцем.



При этом Николай Луганский совершенно не выносит пафоса и навязывания ему некой миссии. В чем в очередной раз убедил журналистов во время встречи после концерта, поделившись своими размышлениями о разных вещах.

О живых концертах

- Для меня концерт – это то, что существует в данный момент, независимо ни от места, ни от времени, ни от того, что было до или после. Мы должны находиться в этот момент в этом мире. Концерт закончился, и мы возвращаемся в нашу жизнь. Я не воспринимаю ни свой концерт, ни концерт других музыкантов как часть какого-то фестиваля или форума. Самое великое, что есть, – это звучащая в данный момент музыка. Для меня музыка существует в разных проявлениях. Есть масса великих записей, можно их послушать, почитать ноты, самому себе что-то напеть, но все-таки высшая форма существования музыки – это концерт, звучащий в данную минуту, со зрителями, сидящими в зале. Поэтому мы все счастливы от того, что вернулись к живым концертам. В нашей стране, я считаю, занята правильная позиция. Увеличивается какой-то процент риска, на один процент или на два, по сравнению с теми мерами, которые были приняты практически во всех странах Европы, кроме Испании, но зато люди живут настоящей полнокровной жизнью, а не каким-то суррогатом.

О занятиях во время пандемии

- Естественно, во время пандемии я играл у себя дома. Благо, у меня есть возможность поиграть дома на рояле. Учил новое, вспоминал старое, играл те вещи, на которые не было времени при том гастрольном графике, когда играешь концерт в среднем практически через день. Поэтому для музыкантов, об этом говорили очень многие выдающиеся исполнители, это было не самое ужасное время. Похоже на детство или подростковый возраст, когда не было такого количества концертов, зато была возможность по-настоящему входить в музыку, играть, заниматься.

О предназначении

- Я считаю, что не достиг того уровня, в силу возраста и по другим причинам, чтобы употреблять по отношению к себе слово «миссия». У меня нет никакой миссии, у меня есть обязанности, любимое дело, музыка, которую я люблю, не зависимо от того, играю ли я ее, слушаю или читаю ноты. Если кто-то найдет в этом элемент миссии – замечательно, не найдет – тоже хорошо.



О форс-мажоре на концертах

- Месяца полтора назад на моём концерте во время второй части Тридцать второй сонаты Бетховена минуты на четыре полностью погас свет. Но я продолжил играть. Бывают, конечно, разные неожиданности. Ну, где-то зазвонил мобильный телефон, почти на каждом концерте это случается. Лампы, как на концерте в Воронеже, взрываются не так часто. Может быть, это такой аутизм, тем не менее, я ничего не заметил. То, что происходит на сцене, меня выбивает, вдохновляет или ужасает значительно сильнее, чем взорвавшаяся лампа. Во-первых, каждый раз приходится играть на новом рояле: в этом гигантское отличие пианиста от скрипача, гобоиста, виолончелиста. Пианист играет на новом рояле, в новом зале, в новом помещении. Каждый раз человек чувствует себя по-разному: когда-то он выспался, полон сил, когда-то у него был тяжелейший график, когда-то он просто не вполне здоров. Всё бывает.

О метаморфозах в жизни и музыке

- Конечно, восприятие со временем меняется, это происходит чисто биологически. Ощущения человека, его эмоции, походка – в двадцать пять лет и в пятьдесят они разные. Что касается исполнения музыки, происходят какие-то мелкие изменения, в том числе чисто технологические, но вот такой концептуальной перемены – раньше у меня «Лунная» была светлая, а теперь стала темная и трагическая, – так формулировать я не могу. Это может видеть только очень тонкий наблюдатель со стороны, а вот сам человек не может судить об этом объективно. Скажем, Толстой в конце «Войны и мира» подводит итог и объясняет, для чего и с какой целью он все это написал. А вот Чехов никогда этого не делал. Мне ближе позиция Чехова.

О фестивалях

- Я являюсь художественным руководителем Рахманиновского фестиваля в Тамбове и почти каждый фестиваль звоню руководителям оркестров, которых я знаю. Туда приезжали и РНО с Плетневым, и БСО с Федосеевым, и Казанский оркестр со Сладковским, но я не преувеличивал бы свою роль. Просто у известных музыкантов чуть больше связей, чем у региональных руководителей. А создание собственного фестиваля… Бывали мысли организовать фестиваль с участием прекрасных музыкантов, о которых практически никто не знает. Но это уже ближе, наверное, к маниловским идеям. Также есть масса неизвестной музыки. Но мне проще самому сыграть Вторую сонату Глазунова, чем организовать фестиваль из музыки, о которой многие организаторы скажут: «Ой, вы знаете, на это мы, скорее всего, билеты не продадим». Кому-то удаётся по-настоящему совмещать роль исполнителя и организатора. В этом смысле фестиваль Вадима Репина, действительно, выдающийся пример. И его организаторская деятельность ни коим образом не идёт в ущерб его музыкантской деятельности. Я не уверен, что смог бы последовать его примеру в той же степени. Для этого нужно уметь не просто общаться с людьми, а иногда с не самыми близкими людьми и обсуждать массу деталей – и организационных, и финансовых. Но помечтать о чём-то могу.

Об исполнении малоизвестных сочинений

- Иногда это заказ, как сложилось со Второй сонатой Глазунова. Полтора года назад швейцарский организатор фестиваля в Люцерне спросил, не хочу ли я сыграть сольный концерт и чтобы там обязательно была одна из сонат Глазунова. Я тут же сказал: «Да, с большим удовольствием». Она была заявлена в программе, но очень скоро наступила пандемия, карантин, концерт перенёсся на май 2021 года и всё равно не состоялся. Я предполагал поиграть её сначала в Европе, в Швейцарии, во Франции, но так сложилось, что моя премьера Второй сонаты произошла в России. Я безумно люблю Глазунова, считаю, что это великий русский композитор в одном ряду с Чайковским, Скрябиным, Бородиным, Мусоргским. Я думаю, что, может быть, когда-то сыграю и его Первую сонату. В следующем сезоне надеюсь впервые сыграть Третий концерт Метнера, тоже не самое популярное и играемое произведение. Есть мысли по поводу фортепианной музыки Нильсена, Сибелиуса. Но я предпочитаю говорить о том, что точно состоится.



О публике

- Я знаю, что в Воронеже замечательная публика, с огромными традициями, она воспримет как самую популярную музыку, так и самую неизвестную. Собственно, так и получилось. В концерте соединились «Лунная» соната Бетховена и Вторая соната Глазунова, которую я только что выучил, это самое новое сочинение в моём репертуаре. И по тому, как люди слушали, я понял, что многих эта музыка затронула. Еще в Воронеже очень доброжелательная публика, я это чувствую. В самом прямом смысле она желает добра, чтобы у исполнителя всё получилось как можно лучше. Это действительно чувствуется – невероятное тепло и добро, исходящее от людей. Но у каждого артиста есть индивидуальные особенности. Я ловлю себя на мысли, что бывает иногда настолько трудно начинать концерты, особенно с новыми сочинениями, а иногда и со старыми. Порой думаю, что если бы я начал играть в пустом зале, а после этого публика возникла и захлопала, мне было бы легче. Я уверен, что, скажем, Денису Мацуеву такое бы и в голову не пришло, он с первой секунды был бы рад видеть полный зал. Я играл онлайн-концерты, и то, что, что нет обратной реакции, конечно, огорчительно, это не даёт подпитку. С другой стороны, музыкант имеет настолько богатый и разнообразный опыт, когда были и записи в студии, и в больших пустых залах. Тем не менее, непосредственный отклик публики очень важен.

О репертуаре

- Репертуар пианистов – это совершенно невообразимый океан, десяти жизней не хватит, чтобы сыграть всё великое, написанное для рояля. И в этом его отличие от любого другого инструмента. В этом плане с ним может, наверное, посоревноваться только оркестр. Поэтому великих программ можно составить несколько сотен. Я не адаптирую свои программы к чему бы то ни было. Если я влюблен в музыку и считаю, что могу вынести её на публику, я её играю. Неважно, где: в Берлине, Москве или Воронеже.

О сольном и камерном музицировании

- Я люблю музыку во всех проявлениях, играю много сольных программ и больше пятидесяти разнообразных концертов с оркестрами, массу камерной музыки. Не могу сказать, как лучше играть: с одним скрипачом или в составе квинтета. Это зависит от того, какую музыку и с кем ты играешь. В этом плане камерная музыка – это гигантский пласт, в котором композиторам не надо было ничего доказывать, перед кем-то отчитываться. Скажем, струнные квартеты Бетховена для меня – это более важная часть его гения, чем симфонии. Есть величайшая музыка, написанная для двух, трёх, четырёх, пяти, шести исполнителей. Я люблю всё это. Буду ли когда-то в чём-то себя ограничивать? Ну, может быть. Но, надеюсь, не в ближайшие годы.