Культура ВРН

- Два года тому назад в интервью мы говорили с тобой о двойном имени – Настя-Надежда. За это время появилось новое поколение зрителей. И не могу не спросить: как урожденная Надежда стала Настей Леоновой? И как сегодня Настя превращается в Надежду Константиновну?

- Это такое сибирское коренное преобразование – оттуда из детства. Прилепилось ко мне имя Настя. Почему-то меня называли именно так.

- Может, родителям надо было подумать, прежде чем называть тебя Надеждой?

- Папа очень хотел, чтобы появилась Надежда Константиновна.

- Но жизнь взяла свое.

- Да, и в Воронеже меня тоже стали называть Настей, даже не зная сибирской предыстории. Глеб Дроздов сразу же окрестил меня Настей.

- Это мистика.

- Не исключено. Говорят, это хорошо. Есть поверье, что настоящее имя должно быть тайным.

- Превращение в Надежду Константиновну идет с трудом?

- Теперь уже легче. На курсах, где я преподаю, меня зовут исключительно по имени-отчеству. И я начинаю привыкать. Хотя в театре меня еще порой называют «Настасьей Константиновной».

- А ведь это очень органично.

- Да, и любое интервью начинается, как правило, с вопроса об имени. К сожалению, сужается круг людей, для которых я была Настей. Мне было очень уютно жить с этим именем. А теперь я постепенно становлюсь Надеждой Константиновной, хотя и не ощущаю полной внутренней гармонии с этим именем.



–Тогда давай о творчестве. Сыграно несколько десятков ролей, большинство из них – главные. Наверное, трудно помнить все?

- Трудно, но мы, актеры, помним.

- Какие из них можно назвать этапными, ставшими вехами на творческом пути?


"Ненормальная"

- В первый раз говорю об этом, раньше не могла сформулировать: у меня этапные роли все такого драматического плана, с надломом. Саша в «Старом доме» Казанцева. Отец у нее пил, судьба трудно складывалась. Роль в «Свалке» Дударева – тоже надрывная. Еще один этап – «Ненормальная» Птушкиной – опять надлом! Потом был «Дом Бернарды Альбы» Лорки и вот сейчас – «Как я стал…» Ярославы Пулинович.


"Как я стал..."

- А Кручинина в «Талантах и поклонниках»?

- Нет. Эту роль должна была играть Людмила Александровна Кравцова, но выпало мне. Менять концепцию было уже поздно. И у меня вложилось ощущение, словно на мне богатое платье, не для меня сшитое. Сама бы я сделала эту роль немного по-другому.

- Твоя роль стареющей спивающейся актрисы ТЮЗа в спектакле Никиты Рака «Как я стал…» - большая удача, это общепризнано. Разумеется, это не твоя судьба. Но когда я смотрела спектакль, перед глазами вдруг встало лицо Наташи Павловой из ТЮЗа. Ты имела в виду ее судьбу, когда работала над образом?

- Я об этом не думала, но когда уже сыграла эту роль, поняла, что это во многом правда.

- Трудно далась эта работа?

- У меня не было сложностей в работе над этой ролью. Только в начале, когда шло распределение, режиссер сказал «Вы же клоун, а мне как раз и нужен клоун», я немного напряглась. Но это быстро прошло. Никита позволил мне раскрыться в этой роли. Это уже не столько профессиональные, сколько человеческие качества. И другие актеры сильно прибавили после работы с ним. Мы все должны быть ему благодарны.

- А работа над ролью в спектакле «Энциклопедия» как складывалась?

- Трудно.

- Потому что Анна Доротея Тербуш - противоположный тебе психофизический тип?

- Да, это совсем не я. Хотя говорят, подобные роли играть легче, но это не тот случай. Возможно, дело в режиссере. Для меня очень важно, с кем я работаю. Кому-то я открываюсь, кому-то нет. Перед Никитой, который сам чистый кристалл, хочется играть всеми гранями. Анатолий Иванов был большим психологом, умел извлечь из нас то, что ему было нужно. И ему тоже хотелось открыться. А здесь что-то более умозрительное. Чувствую себя скованной, как будто я – не я. Я многое приспособила под себя в этой роли, но не до конца, материал большего не позволяет. Каркас спектакля может разрушиться.


"Энциклопедия"

- Мы незаметно подошли к теме актерской зависимости. Да, есть подчинение режиссерскому замыслу, но ведь есть грань, когда зависимость переходит в рабское подчинение, бесхребетность и беспринципность. Эта грань существует?

- Да, конечно. Можно зависеть дисциплинарно, административно драматургически (роли распределяем не мы). Но надо находить эту грань, за которой начинается разрушение твоей человеческой индивидуальности. Это сложно. Порой бывает страшно. Но переходить эту грань нельзя.

- Можно дойти до того, что полностью перестать себя уважать. После этого лучше на сцену не выходить.

- Согласна. Это приходит с годами. Вырабатываются какие-то внутренние законы. Я, например, для себя выработала такой: «Лучше отдать, чем взять».

- Почему женщины в театре проявляют больше стойкости и человеческого достоинства?

- Потому что психология мужчины изначально слабее. У меня к мальчишкам, подросткам такое щемящее чувство, как к бродячим собакам. Они такие незащищенные и такие хорошие. Чуть позже они уже не те. Мужчины редко до конца взрослеют. Застывают на каком-то этапе – и все. Впрочем, в нашей профессии это случается и с женщинами. Наша профессия – женская, зависимая. Хочется нравиться. От этого никуда не деться. Поэтому «взрослых» мужчин в театре мало. Да и не в театре,к сожалению, тоже.

- Бытует мнение, что актерская профессия – не самая богоугодная. Работа в театре – это служение, миссия, или больше притворство, паясничество?

- Это кто как к этому относится. Для меня это ремесло раньше было сродни исповеданию. А теперь это, скорее, проповедь, хотя, возможно, так говорить нескромно. Театр – это проповедничество, это такой мощный способ внушения и ведения за собой, что, я думаю, конкуренты могут не выдержать.

- Но и на старуху бывает проруха. При таких возможностях, театр их сегодня редко использует. То ли пьес нет, то ли режиссеров…

- Сейчас вообще все измельчало. И мы сами тоже. Наши внутренние компромиссы, страхи, они нас съедают, и ничего не остается. И мы не готовы к своей миссии. Социальная, политическая среда не позволяют.

- Что такое современный театр?

- То же самое, что и несовременный. По сути же ничего не меняется. Внешне – да, но в глубине… Наступает время, и все возвращается на круги своя. Что такое современный театр? Это когда в любых театральных проявлениях есть искренность, честность и правда. А формы могут быть любыми. Установка должна быть нравственная. Сердцевина. В институтах это надо молодым закладывать. И тогда можно играть спектакли хоть с нецензурной лексикой, хоть с обнаженкой… Это очень тонкие процессы. Мы порой с авторами спорим, порой соглашаемся.

Взять хотя бы роль в спектакле «Как я стал…» Это же даже не моя пластика, не моя лексика. Но почему они так легко на меня «наделись»? У меня такое мироощущение. Можно и в благополучной семье родиться с таким мироощущением.


- Если в ваш театр пришел режиссером Кирилл Серебренников? Или Константин Богомолов? Ты бы осталась?

- Была бы моложе, с интересом бы с ними работала. Но сейчас вряд ли. Хочется тихого разговора, психологического, серьезного, без всяких заморочек. Они не очень-то кому-то нужны, мне кажется. Когда между тобой и партнером горит свеча и идет разговор, который завораживает зрителей – это другое дело. Но это должен быть мощный разговор.И я бы еще добавила, честный разговор. Без приблизительности и лукавства.

- Некоторые актеры говорят, что они растворяются в роли, забывают себя на сцене. Другие, например, Алла Демидова, утверждают, что актерство – это набор профессиональных навыков и приемов, которые надо умело применять для достижения нужного эффекта при воздействии на публику.

- Она права. Иначе наступает личностная патология. В этом и парадокс, и сложность актерской профессии. Я вроде бы реально понимаю, что я делаю, осознанно воздействую на аудиторию посредством актерских методологий. И при этом трогаю сердца. Вот такой симбиоз. Этому нельзя научиться, разве только азам профессии. Артист может все делать грамотно, а в зал ничего не летит. Приемы я выполняю осознанно. А что летит при этом в зал, - это уже вопрос к небесам.

- Банально спрашивать о мечтах и планах, но… Есть роли, которые бы мучительно хотелось сыграть?

- Я перестала этим страдать. Когда-то я хотела Чехова, Еврипида. Но не дают. И ладно. Что дадут, то и сыграю. Во всем можно себя проявить. И можно себя открыть, понять, кто ты такой. Вот Пулинович показала, что я себя до конца и не знала. Как выяснилось, я характерная актриса.

- А всю жизнь была героиней!

- Из меня делали героиню, заталкивали в эти рамки. Хотя, конечно, многое зависит от материала.

- Воронеж остается театральным городом? Или он что-то утратил?

-Это мы утратили, а не он. Публику винить нельзя. Ее не обманешь. Город, наоборот, демонстрирует, что он живой. Публика дает нам понять, когда мы идем не туда. Если бы она всегда аплодировала и рвалась на спектакли, как бы мы поняли, что что-то делаем не так?

- Ты считаешь, что твоя судьба складывается счастливо?

- С годами из несчастной девочки я превратилась в счастливую женщину. Это не значит, что все в жизни гладко. Но актер должен пережить многое, иначе он не сможет работать.