Культура ВРН

Без тебя – народ неполный

Александр Тарасенко, народный артист России

Я уже успел поработать в нашем ТЮЗе, но когда в Воронеж приехал Анатолий Гафарович, я находился на службе в армии, в Кантемировской дивизии. Демобилизовался, вернулся в коллектив, где встретил небольшого роста, шустренького паренька, который все время шутил и рассказывал анекдоты. Сначала он меня немного раздражал своей излишней, как казалось, активностью. Но вскоре я понял, что такой у него характер, приправленный удивительным чувством юмора, остротой суждений, независимостью и безмерным жизнелюбием. Первый раз на сцене я увидел Абдулаева в спектакле «Золушка», где он исполнял роль Короля. То было такое блестящее творческое хулиганство в рисунке образа, что невозможно было отвести глаз. Потом я ввелся туда на Принца. Мы стали вместе работать. Подружились. Стали совместно придумывать капустники. Толя и до того писал стихи. Я тоже «баловался» таким жанром. Слово за слово – и поняли – творить надо вместе.



Решение было правильным. В дальнейшем, сколько бы мы ни работали, никогда не было конфликтов на предмет того, кто что сказал, предложил, написал. Лишь всегда старались осторожно поправлять друг друга. Те шутки, что рождались у нас одновременно, сразу отметались. Значит, они лежат на поверхности и не будут смешными. Последний раз мы сидели вместе и сочиняли поздравление на юбилей Саше Новикову. Все происходило недели за полторы до смерти Гафарыча. Сидели у меня дома. Сначала поговорили, потом посмеялись, затем отвлеклись на проблемы здоровья. Ему было уже совсем неважно. Да и погода вносила свои коррективы. Думали, что прорвемся, лето уже не за горами. А тогда поедем в санаторий, подлечимся и все наладится. Верили, что будем живы. У него не случилось…

За столько лет общения и дружбы в быту мы ни разу не поругались. Даже квартиры мы выбирали простым методом: «Орел или решка?». Кому жить на девятом этаже, кому на втором. Я не жалею, что мне досталась на девятом, поскольку никто не топает над головой. Он радовался второму – ближе к машине, стоявшей во дворе, можно было легче следить. В творческих вопросах, касающихся театра, иногда бывали расхождения. Но всегда безболезненные, без последствий для наших отношений. Все равно, каждый оставался при своем мнении. Притом, что, несмотря ни на что, мы всегда могли прийти к консенсусу.
По молодости, когда еще жили в Березовой роще, мы часто хулиганили. Воровали на полях СХИ картошку, разводили неподалеку костры, пекли ее. Немало было выпито вина (водку, как ни странно, в отличие от нынешнего времени, мы практически не потребляли). Неспешно пили сухое вино, много разговаривали, шутили, радовались каждой минуте неформального общения. Были моменты, когда исполняли в спектаклях одну роль на двоих. Еще со времен ТЮЗа. В свое время я даже придумал фразу, изменив строчку из известной песни: «Мы с тобой два Ленина у одной реки». Поскольку в очередь играли вождя Октябрьской революции. Вот и в Камерном театре в последнее время мне частенько доводилось заменять его в спектаклях. В день, когда мы узнали страшную новость, планировался спектакль с его участием. Художественный руководитель театра Михаил Бычков не стал его отменять. Все мы благодарны Михаилу Владимировичу за такое решение. Тем самым, он не поверг нас в грустное уныние. Мы должны были перебороть случившееся, и играли в честь и в память Анатолия Абдулаева.

В свое время был не менее страшный случай, когда мы прощались с трагически погибшими Александром и Натальей Муравлевыми. У двух наших актеров вечером было запланировано мероприятие, которое они должны были проводить. Ребята позвонили заказчикам, объяснили ситуацию. Те не поняли мотивировки, пригрозили большими неустойками. Тогда ребята связались с Абдулаевым, чтобы узнать его мнение. Толя сказал: «Вы актеры! Вы должны играть!». Вот и мы играли, даже в тот день, когда провожали Толю в последний путь.



С ним хотелось работать

Михаил Бычков, художественный руководитель Камерного театра

С Анатолием Гафаровичем мы вместе работали в двух театрах. Сначала был Воронежский ТЮЗ. Возглавив театр, первое время я к старшему поколению артистов относился насторожено, мне хотелось опереться на молодых, я и себя ощущал молодым, человеком другого поколения. И только сейчас начинаю осознавать, что старшему поколению было тогда всего-то около сорока, и разница между нами была совсем небольшой. Ни Анатолий Абдулаев, ни Александр Тарасенко не попали в мой первый спектакль «Над пропастью во ржи», тем не менее, увидели результат. И вот как-то подошли ко мне вдвоем и сказали: «Михаил Владимирович, мы вас поддержим, нам интересно то, что вы предлагаете театру».



Пожалуй, надо сказать, что, когда я пришел в театр, в репертуаре не было той роли, в которой бы Абдулаев меня поразил, и я понял бы масштаб дарования артиста, его уникальность. Но уже в следующем проекте ТЮЗА – спектакле «Шарманка» по Платонову, который ставил Валерий Саркисов, мой однокурсник, по моему приглашению, а художником был Юрий Гальперин - Анатолий Гафарович для меня открылся по-настоящему. Хорошо помню, как в восточном ватном халате, который, конечно же, у Гальперина возник в связи с конкретными особенностями исполнителя, в какой-то панамке со звездой, Абдулаев в роли Щоева потрясал кулаком и сыпал платоновскими гениальными перлами: « Весь мир развивается благодаря терпежу и мучению. Терпеж! Вот причина для движения времени куда-то!». Прошло двадцать с лишним лет, а остаются в памяти замечательные штрихи той роли.

Абдулаев уже тогда уловил, каким образом можно воплощать абсурдный материал, как можно его оправдывать, чем наполнять. Когда рождался спектакль, Анатолий Гафарович был уже человеком, который много прочитал, многое про жизнь понимал. Был членом КПСС, но - как многие члены партии в то время - очень своеобразным по идеологии человеком. Ему было присуще какое-то внутреннее диссидентство, воплощавшееся в творчество, и, конечно, в такую его разновидность, как знаменитые эпиграммы и капустники Абдулаева и Тарасенко, которые все вспоминают. Я не был большим поклонником таких их занятий: с эстетической, так сказать, точки зрения, мне не доставало в них интересной формы…Но много раз ловил себя на том, что прямо дух захватывало от точно найденного слова, меткого определения, образа-приговора. Тут они, дуэт соавторов, конечно, были молодцы.

После «Шарманки», безусловно, с Абдулаевым захотелось работать. Была «Ночь перед рождеством», где он играл Черта, была «Палата № 6», где возник сторож Никита, вполне жуткий тип. Мы знаем, насколько важно умение говорить на сцене, но гораздо сложнее уметь на сцене молчать. В той роли у Анатолия Гафаровича было всего-то несколько реплик (одна из них - потрясающее «низзя, низзя!»), а на сцене он существовал более часа. Надо было ему придумать жизнь, не только сделать ее интересной, содержательной, но еще и точно найти ей место в балансе спектакля. Мы сразу занялись ансамблевым театром, и Абдулаев четко понимал, что нельзя перетягивать одеяло на себя, хотя ему ничего не стоило какими-нибудь актерскими хитростями сделать так, чтобы мы следили не за доктором Рагиным или за Громовым, а смотрели бы только на сторожа Никиту. Нет, все было точно, в балансе, очень тонко. Потом была «Каштанка». Ведущий артист театра не погнушался ролю домашнего животного, кота Федора Тимофеича. Получилось здорово.

Чеховские спектакли в те годы открыли дорогу Воронежскому ТЮЗу на различные фестивали в нашей стране и за рубежом. Мы очень любили ездить в Ялту, где бывали ежегодные чеховские фестивали, где мы встречались с интеллектуальной элитой страны. В Москве, конечно, спектакли показывали, были поездки в Польшу, Германию, Чехию. А поездки – значит, общение не только на репетициях и спектаклях, но в поездах, автобусах, гостиницах, ресторанах. И, когда едешь с Абдуллаевым, точно знаешь, что будет не скучно.

В нем была всегда – важная черта его натуры - потенциальная антибуржуазная бацилла. Желание разрушить официальность, когда очень гладенько, когда все порядочно, благообразненько. Он не стеснялся делать откровенные глупости, быть шутом гороховым – да, провокация, да, свойство натуры, да, форма протеста. Бывает, что оказываешься в компании ну, таких крутых праведников, что очень хочется согрешить, чтобы чувствовать себя человеком, а не выхолощенным и несколько противоестественным существом. Анатолий Гафарович никогда не подыгрывал официозности, благообразности. Мог иногда просто из-за какой-то детскости, проказливости своей натуры где-нибудь на таможне что-то такое ляпнуть, после чего процедура досмотра для всех нас существенно затягивалась. И в разговорах с начальством за словом в карман не лез. Ему такой стиль поведения казался естественным и органичным. И, может быть, по большому счету он был прав. Прожив немалую жизнь, он не стал солидным, импозантным, пузатым мужиком, а остался Толей, дядей Толей, Гафарычем: огромным авторитетом в профессии и – ребенком, проказником-провокатором.

Наша совместная работа продолжалась. В «Носорогах» Ионеско он играл Дюдара, очень интересного персонажа, как раз такого буржуазного типа, которых в жизни терпеть не мог. И конечно очень ярко помню отца Орфея в «Эвридике» Жана Ануя - очень мощная, этапная работа Абдулаева, которая перебрасывает мостик дальше, к Дэвису из спектакля «Сторож» Камерного театра. Абдулаев в роли отца Орфея – такая очень красноречивая, очень фактурная натура, помешанная на маленьких удовольствиях жизни: сигарка, рюмочка ликера... У публики, условно говоря, слюни текли, выделялся желудочный сок, она отчасти даже своими животными окончаниями отзывалась на творческий акт артиста, который развенчивал таким образом своего персонажа, противопоставленного главному герою, Орфею, существу возвышенному и далекому от материальных ценностей и удовольствий.
Дальше был Камерный. Анатолий Гафарович пришел к нам не сразу. Когда мы задумывали новое дело, то и предположить не могли, что у театра будет такая трудная, сложная судьба, что так много лет его материальное положение будет весьма неопределенным. И предлагать сюда придти полностью, с трудовыми книжками, бросив надежные места в других театрах, людям старшего поколения я считал себя не в праве. Когда театр стал государственным, положение наше более определенным, мы стали говорить с Анатолием Гафаровичем о том, что в любой момент, когда он посчитает нужным, он может перейти к нам окончательно. Естественно, ТЮЗу, где много лет прожито, он стремился отдать определенные долги. Но жизнь-то он закончил именно актером Камерного театра, сыграв в таком качестве два последних спектакля. А до того – много лет - было совместительство. Причем в ТЮЗе ролей было немного, слава Богу, что у него возник ряд ролей здесь.

Дэвис – первая и очень яркая роль, сначала - в конкуренции с Олегом Мокшановым. Не знаю, был ли озабочен Абдулаев неизбежными в таких случаях сравнениями, может, не был, был уверен в себе. В любом случае то были два совершенно разных исполнения двух очень ярких актеров, и персонаж Анатолия Гафаровича был, на мой взгляд, очень точным, глубоким, очень правильным концептуально.

И с первой роли он почувствовал себя в Камерном дома. Его сразу полюбили все. Мы стремились создавать максимально комфортные условия для его творческой жизни, но и он никогда не подводил театр. У нас ведь нет скамейки запасных. Если актер не здоров, надо либо отменять спектакль, либо играть с температурой. Он был в таком отношении весьма надежным. Были сезоны, когда в месяц Абдулаев играл по 14 спектаклей - огромный объем, всегда с колоссальными затратами эмоций, энергии… Конечно, мы все переживали и, как могли, поддерживали, когда происходила история с онкологией, когда потом потихоньку-потихоньку возвращался Абдулаев. И вернулся, настолько окрепнув, что стали порой и забывать: человек-то живет с одним легким. Опять большое количество спектаклей, большая нагрузка, серьезные роли. И безотказный Абдулаев работает.
Работали так: изначально всегда – разбор и анализ текста, ситуации, жанра, после чего он делает предложение. Дальше оно корректируется, я говорю, как оно совпадает с общей задачей, в какой степени не совпадает, корректировка продолжается. По такой методологии процентов 70 работы над ролью происходит, причем во внутреннюю свою кухню он не очень-то пускал, раскладывал, что нужно, по полочкам самостоятельно. А завершающие 30 % работы - поиск формы, он к ней относился очень серьезно. Не принадлежал к актерам, у которых сегодня так, завтра по-другому. Нет, мы всегда отрабатывали мизансцены, приспособления, темпоритмы до безукоризненной, на наш взгляд, точности.

Конечно, всегда забавно происходили его взаимоотношения с музыкой, нотами. Известно, что абсолютным музыкальным слухом Анатолий Гафарович не обладал. И, когда нужно пританцовывать, припевать (например, в сцене вальса в «Маскараде» или когда он играл сэра Тоби в «Двенадцатой ночи» - замечательная роль Абдулаева), он обнаруживал в музыке свои ритмы, по-своему помахивал ручкой, притоптывал ножкой, превращал в свое. Когда он один, можно было не беспокоиться, проблема была, когда на сцене все должны делать одинаково. Но то были очень редкие эпизоды в его биографии.
А чаще было, когда он в центре, когда он в своей стихии, когда от него невозможно оторвать глаз - как в бессмертной роли князя К. в «Дядюшкином сне», которую помнит не только Воронеж, помнит вся Россия.


Плохо без Абдулаева

Алла Ботникова, профессор

Плохо всем: Камерному театру и ТЮЗу, потому что потеряли хорошего артиста, придется менять репертуар. Всем знавшим его: не увидят доброй улыбки, не услышат острого словца… Друзьям: не соберутся в кружок, исчезла радость общения с человеком ярким и талантливым… А родным уж и вовсе невыносимо, страшно даже представить себе, что они испытывают…
Невосполнимо. Невозвратимо.

А если вспомнить о зрителях… Им уже никогда не доведется увидеть Абдулаева-актера. Есть ведь и те, кто с ним никогда еще не встречался. Теперь уже и не встретится. А какая это всегда была радость! И как обделила всех его кончина!
Случившееся невольно наводит на размышления о природе актерского (и вообще – театрального) искусства, кратковечного, как сама человеческая жизнь. От живописца остается картина, от писателя – книга, от композитора – музыка… От актера – только память свидетелей, не таких уж и многочисленных, если, скажем, сравнить с количеством возможных читателей книг. Грустно.
…В Воронеже Анатолий Гафарович с давних времен. Здесь он сделал себе имя, обрел благодарного зрителя, здесь стал действительно народным артистом, отнюдь не только по официальному званию, а по всеобщему признанию и всеобщей любви. Про таких, как он, обычно говорят: «артист от Бога». Человек играющий. Начиная с первого своего появления на подмостках, он приковывал к себе внимание. Кто видел его – не забудет. На сцене он был всегда узнаваем. К кардинально меняющему внешность гриму прибегал редко: не та внешность, чтобы ее можно было легко преобразить с помощью грима. Парадоксально, но при этой узнаваемости он каждый раз был иным. Потому что умел все. Он одинаково умел и вживаться в роль, и «представлять» персонажа, быть на сцене абсолютно психологически убедительным, житейски достоверным и вырываться за пределы бытового правдоподобия.



Достаточно сравнить два сыгранных им образа из Достоевского: Фома Опискин («Село Степанчиково») и старый князь («Дядюшкин сон»). По манере подачи они совершенно разные. Один полностью жизнеподобен, другой заострен до последнего предела. Играя первого, актер стремился воспроизвести психологию человека, отравленного ненавистью к людям. Лицемерие Опискина, его показная нравственность - средство обретения власти над окружающими. За образом угадывалась вся биография героя. В этом случае Станиславский не сказал бы «не верю»!



Совсем с иной театральной эстетикой сталкивался зритель в «Дядюшкином сне». Здесь господствовала не психологическая проработка образа, а откровенный гротеск, балансирующий на грани правдоподобия. До невероятности нелеп, смешон, отчасти даже страшен был этот нарумяненный полумертвец в жгуче черном парике и с нелепым розовым жабо. Но при этом поистине ошеломляющим образом в нем угадывалась скрытая человечность, так очевидно противостоящая темному царству морадасовских интриганов. Роль, сыгранная Абдулаевым, была настоящим шедевром.

Ролей у него было много. Самых разных. Там были и сказочные персонажи: незабываемый блестящий Конек-Горбунок, с которым Абдулаев ворвался на сцену ТЮЗа и в один миг покорил публику, трогательный деревянный Буратино... И прописные злодеи: Дон Салюстий де Базан («Рюи Блаз»), Тенардье из «Отверженных»… И гоголевские «герои» – смотритель училищ Лука Лукич Хлопов («Ревизор»), незадачливый жених Жевакин («Женитьба»). Замухрышкин («Игроки»). Как не вспомнить еще простодушно-циничного Захара – это – выразительное воплощение безапелляционно утверждающего себя безделья из угаровской перелицовки знаменитого романа Гончарова… Всех не перечесть…

Одаренность Анатолия Гафаровича была разнообразной и всегда несомненной. Он прекрасно читал стихи. Вместе с Александром Тарасенко был поистине незаменим в качестве участника разнообразных театральных капустников. Случалось ему пробовать себя и в режиссуре. Неоднократно и в целом удачно. Вспоминается его работа над «Антигоной» Ануя. Спектакль был интересный, умный, точный по акцентам. Но вот что странно: осталось общее впечатление от показанного, но совершенно забылась Антигона. Зато в памяти навечно отпечатался Креон, усталый мудрец, банальный рачитель государственных интересов. Его играл сам Абдулаев. Актер все-таки, видимо, «одолел» режиссера. Не удивительно. Актерство было его призванием.
Ко всему прочему заметим, Абдулаев был очень хорошим человеком. Добрым. Дурного о людях обычно не говорил. Находил оправдание. И очень любил своих домашних. Ниночка – жена, Катя – дочь, вторая Катя – внучка… Произносил их имена и при этом светился. А имя внука как-то гордо растягивал:
П-ё-ё-тр. Трогательно. Видно было: семья хорошая. Тепло даже чужого домашнего очага обычно греет и посторонних. Он всем давал погреться у своего камелька.
Плохо без Абдулаева.



По дороге жизни

Бронислав Табачников, профессор

Нам нужен кто-нибудь, по чьему образцу
Складывался бы наш нрав.

СЕНЕКА мл., Письма к Луцилию.

С той памятной для меня прохладной и ветреной ярославской весны прошло пять с лишним десятилетий. Конец 50-х годов убежавшего XX века был, помнится, временем тотальных дефицитов. Из Москвы в Ярославль жители древнего города на Верхней Волге везли все: от спичек, соли и мыла до сахара, круп и муки, не говоря уже о мясных продуктах. В этой неординарной ситуации случилось маленькое чудо. Мой научный наставник, профессор педуниверситета Лазарь Борисович Генкин каким-то непостижимым образом (человек он был скромный и к той жизни мало приспособленный) ухитрился приобрести холодильник. Хороший и почти исправный агрегат. В этом «почти» и скрывался чертик. Шеф попросил меня найти кого-нибудь из мастеровитиых мужичков, кто мог бы довести до ума его эпохальное приобретение, столь необходимое для длительного хранения с невероятным трудом добытых продуктов. Добрые люди, каковых я знал немало в городе своей юности, познакомили меня с учеником мастера по ремонту холодильных установок - живым, шустрым и смешливым малым, которого звали Толя Абдулаев. Вот с тех давних пор и началось наше знакомство, общение, приятельство. Было оно долгим и славным, потому как из Ярославля мы почти одновременно по прихоти судьбы – индейки оказались в начале 60-х годов в Воронеже. Анатолий, недолго ласкавший холодильники, увлекся искусством Мельпомены, и по окончании студии при старейшем в стране театре имени Федора Волкова был рекрутирован делавшим первые шаги Воронежским ТЮЗом. Автора же сих незатейливых строк приняли в аспирантуру исторического факультета ВГУ к уже знакомому нам профессору Генкину, также покинувшему в это время древнерусский город…



…Много было в течение этих лет встреч, разговоров, застолий, и сколько не силюсь, не могу вспомнить ни одной царапины в наших соприкосновениях. Во взаимодействии критика и актера – это не просто редкость, а прямо-таки небывальщина какая-то.
Что тому было причиной? Думаю, прежде всего, особенности характера Анатолия Гафарыча по-восточному (даром что никогда на Востоке не жил, а только имел отца-таджика) гибкого, мягкого, редкостно не агрессивного. Он, сколько помню, спокойно реагировал на критику, никогда не пытался с пеной у рта оспорить мнение оппонента, предпочитая доказывать и отстаивать свое кредо только работой – бесчисленным количеством ролей, режиссерскими и педагогическими опытами, искрометным авторским и актерским участием в капустниках, издательских проектах.

Давно и не нами сказано: сцена – увеличительное стекло, через которое можно увидеть не только разнообразные грани роли, но и сущностные черты характера самого актера. От природы Анатолий был добрым, приветливым, располагающим к себе человеком. Отсюда огромное количество друзей, товарищей, приятелей, хороших знакомых из разных социальных кругов – от коллег по театральному цеху до рыночных торговцев. Для каждого он умел найти доброе слово, шутку, байку, анекдот.
Однако пуще всего этот свет душевной доброты и благорасположенности к людям виден был в его ролях. Вспомним хотя бы блистательно воплощенный характер Князя К. в «Дядюшкином сне» Ф.Достоевского. С восхитительной фантазией, удивительной пластической изощренностью высмеивал актер приглуповатые заморочки старого бонвивана. Но сколько мягкости и сочувствия было во всем этом. А нежданно экспрессивная бабулька из «Калеки с острова Инишмаан», и, наконец, совершенно феерический сторож из одноименной пьесы Г.Пинтера в котором было все: убийственное разоблачение воинствующей пошлости, забубенной усредненности и химерических претензий на исключительность. И это лишь малая толика того, что сделал АРТИСТ за годы работы в ТЮЗе и на сцене Камерного театра. Соединение скоморошества с исповедальностью, острой гротесковости с мягкой задушевностью – не только грани артистического дарования – это сама суть художественного и человеческого явления по имени Анатолий Абдулаев.

… Лазаря Борисовича Генкина, благодаря которому довелось узнать моего славного товарища, не стало 40 лет тому назад.
40 дней нет с нами Анатолия Гафаровича. Свой последний приют и успокоение нашли они неподалеку друг от друга. Обоим было 67. Жаль, что век человеческий так короток…


Он был настоящим виртуозом

Юрий Овчинников, заслуженный артист России

Первые воспоминания, связанные с Анатолием Гафаровичем относятся к тому времени, когда я был еще ребенком, а он уже не только играл в театре, но и исполнял на телеэкране роль кота Мурлыки. По скудости тогдашнего телевидения мы, все дети, с нетерпением ждали передачу с его участием.



Персонаж Абдулаева был незабываемый! Впрочем, как и все его роли в театре. Не знал тогда и не думал, что судьба в дальнейшем сведет нас. Я поступил на театральный факультет в институт искусств. И тут уроки по гриму к нам пришел вести Гафарыч. У него были виртуозные занятия! Правда, тогда мы ворчали: «Сейчас современный театр, никто не пользуется таким гримом, кому он нужен». На наши высказывания всегда отвечал: «Вы сначала попадите в современный театр, а потом говорите». Два года учил нас гриму. Его уроки запомнились на всю жизнь. Потом на нашем курсе он ставил дипломный спектакль «Искушение святого Антония», где был занят и я. То были настоящие уроки большого мастера, несмотря на то, что Гафарыч был в то время молодым артистом. Если в тебе заложено что-то от природы, никуда не денешься. Его репетиции с нами проходили весело, интересно, с пользой для каждого. Потом, когда после института в ТЮЗ меня пригласил Владимир Бугров, совместная творческая жизнь с Абдулаевым проходила бок о бок.

Помню наш первый спектакль на тюзовской сцене. Меня ввели на роль Артемона в «Золотом ключике», где Гафарыч играл роль Буратино. Идет сцена, где его герой лежит якобы без сознания. Пес Артемон первым находит Буратино. Я наклоняюсь над ним, а он решил надо мной подшутить. Набрал в рот воды, которую потом выплеснул мне в лицо. Зал, конечно, хохотал. Мне в тот момент было не очень приятно, а Абдулаев радовался, как ребенок. Он всегда был мастером розыгрышей, шуток. Постоянно сценическим партнерам преподносил какие-то сюрпризы. Любил повторять: «Ребята, спектакль идет какой уже раз. Надо в нем что-то обновлять». Вот он и привносил в него необычную трактовку, но не выходящую за рамки беспредела, изменения общего стиля. Он любил, как говорится в актерском мире, раскалывать партнера на сцене. С ним всегда нужно было держать ухо в остро.

Если Гафарыч задал определенную мелодию в спектакле, то ее нужно подхватывать. Просесть здесь, взять другую ноту было невозможно. Потому что в актерском ансамбле всегда должен звучать тот мотив, который задан исполнителем основной роли. Когда Анатолий Гафарович был на сцене, в нем всегда горел огонь, который зажигал и нас, его партнеров. Такие же чувства передавались и зрителям. С ним никогда не было скучно. Он мог выйти, не произнося ни слова, покряхтывая пройти из одной кулисы в другую, но зритель всегда смотрел на него, затаив дыхание.

Что удивительно: каким ты видел его на сцене, таким он и был в жизни. Гафарыч никогда не сидел на месте. Он любил кипучую жизнь. Мог всю ночь просидеть с друзьями и коллегами за разговорами, за рюмкой. Абдулаев никогда не изменял себе. Огонек веселья, юмора, творчества горел в нем всегда.

Прошло 40 дней с того момента, как его нет с нами. Но жизнь, тем не менее, продолжается. И чтобы хоть как-то восполнить его отсутствие, я ушел с головой в работу. Буквально через несколько дней после смерти Гафарыча, мне пришлось ввестись на его роль в спектакль Камерного театра «Калека с острова Инишмаан». Переиграть его сложно. В том и состоит жесткость нашей профессии. Но я стараюсь сделать роль так, чтобы было, по крайней мере, не хуже, чем делал Абдулаев. Достичь его вершин невозможно. Но стремиться нужно. Сейчас, с его уходом, появились невосполнимые бреши. Такие спектакли Камерного, как «Скупой», «Облом-оff» скорее всего уйдут из репертуара. Заменить его вряд ли кто сможет. И в Камерном, и в ТЮЗе всегда перед глазами его портрет. Говорю без пафоса, что Анатолий Абдулаев навсегда останется для меня учителем, старшим товарищем и человеком, который открыл мне многое в профессии.



ПРОЩАЛЬНЫЕ АПЛОДИСМЕНТЫ АНАТОЛИЮ АБДУЛАЕВУ

Галина Умывакина, поэт


В этой бренной круговерти,

гонке до конца –

вижу нас двадцатилетних:

девочку, юнца.

За словами, за делами

старясь и спеша,

вспомню: как там Абдулаев? –

и замрёт душа…



Жизнь заламывает цену,

дорого берет

с тех, кто смел взойти на сцену,

выйти на народ,

кто дерзнул рвануть на волю –

сквозь личин кольцо,

кто, своей не спутав роли,

сохранил лицо.



Воздух скомкан, нем и горек:

без тебя дышу.

До свиданья, бедный Йорик, –

мой отважный шут.

Без тебя на этом торге

буду гостевать…

Где мы, Божий раб Георгий,

встретимся опять?