Культура ВРН

А победителями стали известные в нашем городе люди:

Писатель и журналист Александр Ягодкин – рассказы «Про соседей» и «Самоубийца».

Писатель и издатель Юрий Кургузов – «Московский вояж».

Режиссёр, писатель, журналист Владимир Межевитин – «О Веневитиновском фильме вспоминая».

С любезного разрешения авторов мы предлагаем ознакомиться с этими работами. Они пока ещё нигде не были опубликованы. Вы – их первые читатели!

А. Ягодкин

«Спасение утопающих – дело рук самих утопающих»

Про соседей

Викентий Петрович с супругой Ниной Андреевной живут в однокомнатной квартирке на первом этаже, и я давно уже кладу в их почтовый ящик свежий номер своей газеты. Они живут бедно и при встрече тепло благодарят. А недавно Викентий Петрович вдруг рассказал мне, как они с женой познакомились. Я-то думал, что эти старички могут и золотую свадьбу отметить – так они спокойны и дружны; оказалось, нет: их совместной жизни всего лет семь.

Дело было так. Однажды Нина Андреевна проголодалась на ночь, что случалось с ней крайне редко, решила – а, ладно! - и пожарила себе картошки. Присела за стол у окна с решеткой, и вдруг в это окно кто-то постучал. Она испугалась, сдвинула штору и увидела изможденное бородатое лицо.

- Вы кто? Я милицию сейчас вызову! – вскрикнула она.

- Сударыня, - ответил мужик, - умоляю, не надо милиции… Просто запах вашей картошки меня последних сил лишает. Не могли бы вы дать мне хотя бы хлеба кусочек, а то умру я тут, под окном. А я хоть и бомж, но ленинградский учитель. Бывший, разумеется.

- Какой еще учитель? И что вы делаете под моим окном? – удивилась она.

- Словесности, - ответил он. - А здесь я переспать собрался. По пути в тёплые края. В Ленинграде холода наступают, не выживу я там.

Помолчав, она спросила:

- А Хемингуэя как звать? А друга его, тоже писателя?

- Эрнест, - сказал он, – а друга-писателя – Фицджеральд. Фрэнсис он. Скотт, извините.

- А Вересаева?

- Тезка он мне – Викентий. И папа его был Викентием. «Записки врача» - моя настольная книга. Но стол мой вместе с книгами и квартирою отошёл разбойникам.

Тогда она предложила бомжу зайти и поесть картошки, пока не остыла. Из последних сомнений спросила: а вы не алкоголик?

Раньше не пил, не курил, теперь иногда бывает, честно признал он. Бытие мое...
И он зашёл. И остался навсегда.

Они даже в магазин ходят вместе, тихо о чем-то разговаривая. Одеты бедно, но чисто.

Зачем я все это пишу? А просто приятно.


Самоубийца

Две реликвии. Первая – ламинированная записка, на которой рукописный текст отчасти размыло временем, второй – тоже ламинированный листок из школьной тетрадки с довольно корявым почерком.

Записка была страшноватой: жизнь бессмысленна, в ней нет ничего святого и никакой любви – ни материнской, ни девушки к парню, какие бы клятвы она ни давала; короче, пошли вы все!.. Написано это было в тот момент, когда автор записки учился на третьем курсе политеха, и его собирались исключить за драку, а заодно и за хронические «хвосты»; он насмерть рассорился с матерью, а его девушка устроила ему истерику и заявила, что больше не желает иметь с ним никаких дел; чтоб не звонил больше и вообще обходил ее за три километра!

Та девушка пришла, когда он написал эту записку, снял люстру, со всей дури ее шмякнул об пол и уже примеривался веревкой к крюку в потолке. Она сказала, что беременна, была неправа и на самом деле очень боится его потерять – господи, какой я была дурой!

Он обнял ее и поклялся сделать все, чтоб их малыш был счастливым; у него не было отца, а у ребенка будет такой отец, какого еще не было никогда и ни у кого.

А вторая реликвия – лист из школьного сочинения мальчишки на тему «Моя семья». Там было написано, что его отец – лучший на свете, он любит маму, обоих мальчишек и сестренку их, хотя она совсем еще маленькая и орет по ночам; папа приходит на каждую их игру в футбол и даже на тренировки, и сам многим финтам их научил, берёт на рыбалку, и недавно мы с братом поймали огромного карпа, и долго не могли из пруда вытащить, а папа специально не помогал, а только советовал, и мы его все-таки вытащили, сами; учит не реветь, когда ударишься обо что-нибудь, или если кровь течёт, еще учит их защищать сестренку, заботиться о ней и воспитывать, она ещё глупая, но ничего, воспитаем…

Теперь все дети уже большие. Проблем полно, и стрессов тоже хватает, но когда прижмет, он иногда перечитывает эти два документа. Помогает.


Ю. Кургузов

Московский вояж

Это весьма оригинальное «путешествие» произошло жарким летом далекого 1988 года. Центрально-Черноземное книжное издательство, в котором я трудился младшим редактором редакции художественной и детской литературы, решило выпустить первый в стране «толстый» сборник стихов и прозы Владимира Семёновича Высоцкого «Не вышел из боя», и так уж случилось, что подготовка текстов той книги была поручена мне.

Готовил я их, разумеется, не один. Активно помогал мне лучший знаток творчества Высоцкого в Воронеже Александр Сергеевич Чаплыгин, а главным в этом процессе был заместитель председателя Комиссии по литературному наследию поэта, его ближайший и преданнейший друг, актёр МХАТа Всеволод Абдулов.

Подготовка книги длилась почти год. Я практически не вылезал из Москвы, «квартируя» у Всеволода, и основные перипетии той работы описал позже в своего рода «триптихе» - трёх очерках: «И у нас был Высоцкий…», «А у нас был Абдулов…», «Гениально любил людей». Но вот об одном маленьком и в чем-то забавном происшествии я там не рассказал, лишь упомянул вскользь в интервью корреспонденту газеты «Воронежский курьер» Юрию Коденцеву в 2008 году.

Случилось же тогда вот что.

Жаркий месяц июль. Пятница. Конец рабочего дня. И вдруг – звонок в производственный отдел ЦЧКИ из типографии «Коммуна» (ныне – ИПФ «Воронеж»), которая будет печатать сборник: «В понедельник утром ждем последнюю вёрстку Высоцкого. Если не привезете, переключаемся на телефонный справочник, а вашего Высоцкого откладываем на следующий месяц».

Все в растерянности – как это «откладываем»?! А я в растерянности еще и потому, что вёрстка эта… в Москве, на последней же читке у Всеволода Абдулова.

-…Поезжай, - сказал директор издательства Свиридов. – До понедельника два дня, успеешь.

- Да успею, - кивнул я. – Конечно, успею.

Однако…

Ох-х, традиционная и любимая наша лень-матушка!.. Ну не хотелось, очень не хотелось тратить на поездку оба выходных, и я коварно решил: а обернусь-ка одним днём – в воскресенье утром на самолете в Москву, а вечером назад, делов-то! Самолёты в столицу и обратно тогда через каждый час, словно трамваи, летали. А билет стоил восемь рублей, как купе в поезде.

Ну и улетел. Через час приземлился в Быково, оттуда – на электричке в Москву, к Абдулову. Пробыл у него до вечера, забрал вёрстку – и в аэропорт.

Подхожу к кассе:

- Один билет до Воронежа.

И… сюрприз:

- До Воронежа на сегодня билетов нет.

…Приплыл… И что теперь? Опять в Москву? На поезд? А когда там поезд? Не помню. Да и неохота тащиться из фактически уже Подмосковья снова в Белокаменную, чтоб ей…

И тут я брякнул. Не иначе озаренье, а вернее, помраченье какое-то накатило. Зыркнул на огромную карту авиалиний на стене – и брякнул:

- Тэ-э-к, что там поближе к Воронежу? Вроде Белгород? Ну, девушка, тогда давайте до Белгорода…

Старенький «Ан-24» выруливает на полосу. Взлетаем. Летим. И вдруг…

И вдруг погода начинает портиться. Куда-то исчезло яркое солнце с голубым небом в придачу. Теперь кругом сплошная тусклая серость, и земля в иллюминаторе абсолютно не видна. А вскоре – уже на подлёте к Белгороду – разразилась самая настоящая гроза. Огромные чёрные тучи, молнии полыхают то там, то тут. Но самое неприятное, внезапно пошли воздушные ямы. Наш рыдван начал резко проваливаться вниз, однако, к счастью, через секунды вновь карабкаться наверх. На борту паника: женщины голосят благим матом, дети рыдают. Девушка-соседка, вся в слезах, чуть не до крови впилась своим маникюром мне в руку. Да и мужики – бледные, как стюардессы…

Но слава богу, пронесло. «Ямы» кончились. Садимся в Белгороде в состоянии и настроении дважды рожденных. Вылетаю, перепрыгивая через лужи, из аэровокзала и спрашиваю у кого-то, где в Белгороде автостанция. А вон, отвечают добрые люди, вон и тычут пальцем в кирпичную (или бетонную, уже не помню) коробку метрах в трёхстах.

Да это просто везенье! Бегу, ёжась от дождя и прижимая к груди полиэтиленовый пакет с заветной вёрсткой. Когда до коробки остается с сотню шагов, из-за нее степенно выезжает междугородний «Икарус», выруливает на трассу и, газуя и поднимая, как катер на реке, с асфальта волны и брызги, уносится вдаль.

Врываюсь в автостанцию и ныряю к окошку кассы:

- Здравствуйте, девушка! Один билет до Воронежа.

Девушка пожимает плечами:

- А последний рейс на Воронеж только что ушёл. Да вы его, наверно, видели.

- В-видел… - ошарашенно бормочу я. – Видел…

И что делать? Уставился на карту-схему под потолком: ну-ка, ну-ка, что там поближе к Воронежу?
О, Старый Оскол!..

Стемнело. Я трясусь в раздолбанном «ЛАЗе», который периодически подскакивает как козел на рытвинах и ухабах такой же раздолбанной дороги. В салоне всего семь-восемь пассажиров: пожилые местные тётки да молодая мамаша с девочкой лет пяти.

Снова начинается гроза, и оказывается, что автобус наш – почти кабриолет. Струя воды сквозь дырявую крышу обрушивается мне на голову и на край пакета с вёрсткой, который я самоотверженно накрываю собственным телом. Ищу местечко, где не течет. Нашёл. Не течёт, а только капает, но мне это уже как слону дробина – футболку и джинсы хоть выжимай. Тетки возмущенно кудахчут, девочка хнычет. Прекрасно их понимаю: был бы тёткой или девочкой, сам бы и кудахтал, и хныкал.

…Без малого полночь. Старый Оскол. Водитель «ЛАЗа» высадил нас у небольшого домика – «Это автостанция» - и вместе со своим шедевром советского автопрома мгновенно растворился в ночи. Мои попутчицы тоже махом исчезли; да понятно, разбежались по домам.

Меня же ждал новый сюрприз: тёмные окна автостанции и громадный амбарный замок на двери.

А дождь всё льет, и ботинки тоже промокли насквозь, потому что улица давно уже не улица, а сплошной арык. И что прикажете делать? Куда податься?

Тоскливо озираюсь по сторонам… О чудо! – невдалеке притулилась к бордюру белая «Волга» с шашечками. Подгребаю, водитель высовывается в окошко, спрашивает, куда подбросить, а я и сам не знаю, куда. Ну, наверное, на ж/д вокзал.

По дороге таксист сердечно предлагает доставить меня с ветерком прямехонько в Воронеж, но, услышав, что стоить сей гуманистический акт будет чуть ли не половину моей месячной зарплаты, я испуганно отказываюсь.

…Небольшой вокзал Старого Оскола. Мокрый до нитки и продрогший как собака интересуюсь у кассирши, будет ли скоро хоть что-нибудь на Воронеж.

Не будет. В пять утра придет харьковский поезд, но это ж сколько ждать!

- Правда, через семь минут отправляется электричка на Валуйки, - сочувственно сообщает кассирша. – Может, оттуда быстрее уедете? Билет? Да какой там билет! – машет рукой. – Бегите скорей через мост над путями на шестую платформу…

Бегу через мост над путями на шестую платформу. Заскакиваю в электричку. И правда, какой там билет – я один в вагоне, а то и во всём поезде. Падаю на деревянную лавку, вёрстку под голову и, лязгая от холода зубами, отчаливаю на Валуйки…

Причаливаю в Валуйках. Выползаю на платформу. Два часа ночи.

-…На Воронеж? Ну да, - кивает тетенька в кассе. – В четыре ноль пять прибудет харьковский…

Ну всё! Шутка затянулась. Хватит куролесить. Буду ждать окаянный харьковский, от которого я так самонадеянно отказался в Старом Осколе.

Жду. Сжурившись на лавке у обшарпанной двери с табличкой «Дежурный пункт милиции». Товарищи дежурные милиционеры, выглядывая иногда из своего пункта, как кукушка из ходиков, сперва косятся на меня, мокрого, небритого, взъерошенного, с подозрением, но постепенно привыкают. Начинают подходить и другие, ещё полусонные, будущие пассажиры. Светает…

Курю на платформе – и долгожданный гудок. Ур-р-а-а!.. Харьковский!..

На ватных ногах загружаюсь в вагон. Плюхаюсь у окна. Полудремлю под монотонный стук колес.

…О! Здравствуй ещё раз, Старый Оскол, и ещё раз до свиданья!

И вот наконец – родимый Воронеж! Возвращение блудного сына…

Восемь утра. Малость подсохший, но еще более небритый и взъерошенный бегу в «Коммуну» и сдаю свою немного отсыревшую драгоценность в производственный отдел. Всё! Финита ля комедиа!..

Так завершился этот мой московский вояж, мой, можно даже сказать, производственный анабасис, то бишь, стремительный и молниеносный поход.

И замечательная книга Владимира Высоцкого «Не вышел из боя» увидела свет точно по графику и, естественно, раньше какого-то там телефонного справочника.

Что сказать еще? Вспомнить в тысячный раз народную мудрость про не шибко умную голову и страдающие из-за нее другие части организма?

Но не только это, конечно, тем более что ведь все же, подобно досточтимому барону Карлу Фридриху Иерониму фон Мюнхгаузену, я вытащил-таки себя (пусть не за волосы и без помощи пушечного ядра) из той ситуации, в которую по собственной инициативе и влип.

А ещё я вспомнил сегодня, 30 лет спустя, эту маленькую историю с улыбкой и ностальгией потому, что книга «Не вышел из боя» стала самой первой и так и осталась самой главной книгой в моей редакторско-издательской жизни.

Да знаете, и не только издательской, а просто человеческой.

Дмитрий Дьяков назвал ее моим «звёздным билетом».

Он прав. Тысячу раз прав.


В. Межевитин

О Веневитиновском фильме вспоминая

Хорошо помню, когда весной 1992 года в литературно-драматической студии «Останкино» возникла идея создания передачи о поэзии «Поэтический альбом». И я, начинающий работать там режиссером и сценаристом, предложил её первого героя Дмитрия Веневитинова. Незадолго до этого у меня появился сборник веневитиновских стихов, которые произвели впечатления волнующие и незабываемые. Предложение моё вызвало недоумение редактора Дины Чупахиной, заявившей о том, что начинать цикл нужно с фигуры масштабной, оставившей более значительный след в литературе, чем умерший в 21 год поэт Веневитинов. Я же, решив настоять на своём выборе, искал возможность добиться разрешения на съёмки. Заручившись поддержкой одной из ведущих актрис Театра на Таганке Любови Селютиной (ныне народной артистки России), мне удалось записать фонограмму стихотворений Веневитинова, прочитанных ею и мной. Два начала – женское и мужское – должны были стать основой поэтической партитуры фильма, то гармонично дополняющие друг друга, то вступающие в драматический конфликт.

Союзником моих устремлений неожиданно оказался Булат Шалвович Окуджава, окончательно склонивший спор в пользу поэта. Когда мы с Диной Чупахиной приехали к нему в Переделкино для записи интервью одной из передач, я завёл разговор о Веневитинове. Окуджава, узнав о моём настойчивом желании сделать веневитиновский фильм, откликнулся горячо, не скупясь на похвалы молодому предшественнику. Он даже прочитал несколько вдохновенных веневитиновских строк. Вместе с Булатом Шалвовичем мы стали восторженно говорить о Веневитинове и его эпохе. Потом послушали фонограмму с записью Любови Селютиной. Дина сдалась, и разрешение на съёмки было получено.

В основу сценария были положены стихи поэта и наиболее важные факты его короткой, но необычайно насыщенной жизни. В Воронеже моей сподвижницей стала старший научный сотрудник литературного музея Галина Мазина. Собирая материалы для будущего музея-усадьбы Веневитинова в Новоживотинном, Галина Павловна Мазина была тесно связана со всеми сопутствующими музеями и архивами Москвы и Петербурга. Она и стала главным консультантом фильма. Вместе с ней мы объездили и обошли все предполагаемые места съёмок – от московского дома Веневитиновых в Кривоколенном переулке (там Пушкин читал «Бориса Годунова») до последнего приюта поэта на территории Новодевичьего монастыря, где он покоится рядом с Гоголем, Аксаковыми, Чеховым и другими славными представителями русской литературы…

Неожиданная смерть Дмитрия Веневитинова в марте 1827 года повергла в шок современников. Не дожив до 22 лет, поэт, которому прочили одно из первых мест в отечественной словесности, умер от воспаления легких в Петербурге, вдали от своего московского дома. Кто только ни откликнулся в те дни на нелепый, преждевременный уход эмоциональными поэтическими произведениями. Стихи, посвященные Дмитрию Владимировичу Веневитинову, сегодня хорошо известны нам, как известны и его собственные лирические произведения, критические и философские статьи, переводы. Веневитиновское литературное наследие сравнительно невелико, но и то, что есть, – более чем яркое свидетельство незаурядного, блестящего таланта, проявления натуры неповторимой и выдающейся.

Московский дворянин с воронежскими корнями, аристократ и интеллектуал, он получил разностороннее домашнее, а потом и университетское образование, владел несколькими языками, хорошо музицировал и рисовал. К его стихам, суждениям о литературе и истории с глубочайшим уважением относился Пушкин, находящийся с ним в родстве, и многие другие известные в России личности… Общество молодых московских литераторов, тяготевших к философии и называвших себя «любомудрами», признавало Дмитрия Веневитинова одним из своих бесспорных лидеров.

Известно, что именно с Веневитиновым поделился Пушкин своими сокровенными творческими замыслами – идеями «Самозванца», «Моцарта и Сальери», сцен из «Фауста», «Графа Нулина», новых глав «Евгения Онегина». А юный любомудр беседовал с Александром Сергеевичем на равных от имени нового поколения романтиков как поэт и один из основателей журнала «Московский вестник». Общение с автором «Евгения Онегина» имело немалое значение для духовного развития Дмитрия Веневитинова. Пушкину он посвятит несколько своих стихотворений.

Для современников Веневитинов стал одним из лучших представителей романтизма, воплотившем в себе и своей поэзии высокие идеалы движения. Когда вышли впервые его сочинения, в одной рецензии говорилось: «Веневитинов и в жизни был Поэтом: его счастливая наружность, его тихая и важная задумчивость, его стройные движения, вдохновенная речь, светская, непритворная любезность, столь знакомые всем, вблизи его видевшим, ручались в том, что он и жизнь свою образует, как произведение изящное». Жизнь и поэзия в этом человеке и художнике слились воедино, и именно поэтому его смерть так потрясла и объединила всех. «Пушкин и Мицкевич провожали гроб Веневитинова и плакали об нём, как о друге», – свидетельствовал Николай Полевой, шедший в похоронной процессии вместе с другими писателями.

Веневитинов навсегда остался в истории отечественной поэзии как символ прекрасной молодости и любви, великих надежд и высоких порывов, как поэт глубокий и самобытный, каждое чувство которого было «освещено мыслию, каждая мысль согрета сердцем» искренней гармонической души.

Пророческий и даже мистический дар поэта, о котором столько говорили исследователи его творчества, мне в некотором смысле пришлось испытать на себе. Рабочее название веневитиновского сценария – «Как знал он жизнь! Как мало жил!» – казалось не окончательным. Это была строчка одного из его последних стихотворений, выбранная на момент предварительных разговоров о фильме. Когда же однажды, вернувшись с кладбища Новодевичьего монастыря растроганным от нахлынувших там чувств, я, желая сменить название, открыл произвольно книгу его стихов, то первое, что удалось прочитать, оказалось:

Сбылись пророчества поэта,
И друг в слезах с началом лета
Его могилу посетил…
Как знал он жизнь! как мало жил!

Начинался июнь. Полюбив веневитиновскую поэзию, я считал себя его другом, а потому название-эпиграф осталось прежним… Были и другие «знаки» во время той памятной работы. Так, однажды, репетируя с актрисой театра на Таганке Любовью Селютиной сценарный текст и стихи, мы вдруг оказались в гримёрке Владимира Высоцкого – другого близкого и дорогого нам поэта. Читали строчки Веневитинова вперемешку с Высоцким; слова звучали диалогом двух эпох, перекличкой двух незаурядных, рано умерших поэтов…

Вскоре нашу поэтическую передачу показали по центральным каналам, и благодарные письма стали приходить в останкинскую литературную редакцию со всего света. Так московского поэта с воронежской родословной узнала или ещё раз услышала многомиллионная аудитория… А позднее в Новоживотинном, близ Воронежа, открылся и музей-усадьба Дмитрия Веневитинова как ещё одна существенная дань нашей памяти и любви.

На одной из стен веневитиновского музея сегодня можно прочитать стихотворение поэта, которое могло бы стать эпиграфом к любому творчеству, к размышлениям о «ценностях», навязываемых нам в последние годы, в основе которых – безнравственность, изощрённый цинизм, культ эгоизма, стяжательства, чудовищное социальное неравенство и расслоение общества. Строки Веневитинова, обращённые к нам из прошлого, словно бы предлагают каждому внимательнее всмотреться в окружающую нас действительность, в то, что «звучит» повсеместно с экранов телевизоров, радиоприёмников, компьютеров… Всмотреться и задуматься о собственном выборе, об ответственности за происходящее вокруг, о тех или иных явлениях искусства (нас формирующих).

Люби питомца вдохновенья
И гордый ум пред ним склоняй;
Но в чистой жажде наслажденья
Не каждой арфе слух вверяй.
Не много истинных пророков
С печатью тайны на челе,
С дарами выспренних уроков,
С глаголом Неба на земле!


Объявление

Если вам необходимо создать сайт под систему Ucoz, мы предлагаем вам приобрести готовые шаблоны любой направленности. Более детально вы можете узнать на сайте. Интернет-магазин "YourThemes" предлагает вам оптимальные условия приобретения готовых шаблонов.