Культура ВРН

Тем не менее, III премия одного из самых значимых музыкальных состязаний дает возможность заявить о себе миру. У Редькина насыщенный концертный график, в этом сезоне он много играет в России и за рубежом. В конце года у него концерты в Мюнхене и Париже, а 17 октября Сергей Редькин выступил в Воронежском концертном зале в рамках абонемента «Steinway&sons приглашает».

Для сольного отделения пианист выбрал изысканную программу. Тихим ангелом прозвучало чудесное начало – «Ave verum» Моцарта – Листа. «Бергамасская сюита» Клода Дебюсси поразила стилистической точностью. Три вальса-каприса из «Венских вечеров» Шуберта – Листа пленили благородной виртуозностью.


Игра Редькина отличается безупречным вкусом и чувством меры, в ней нет ни грамма небрежности. У пианиста бережное, интеллигентное отношение к звуку. В его исполнении сочетаются очень разные, но необходимые друг другу качества: естественность, одухотворенность, серьезность не напоказ.

Временами возникает такое ощущение, что он играет только для тебя – редкое по нынешним временам чувство полного погружения в музыку.

Во втором отделении после «Античных танцев и арий» Отторино Респиги (изящного перехода от XIX столетия к XX-му) в исполнении Сергея Редькина, Молодежного симфонического оркестра и маэстро Юрия Андросова прозвучал Третий фортепианный концерт Сергея Прокофьева. Редькину хватает сил и мастерства, чтобы представить его во всем блеске. Как признался пианист в интервью после концерта, Прокофьев – его любимый композитор.

- Это влияние началось еще в моем родном Красноярске, – говорит Сергей. – А в Петербурге от Прокофьева вообще никуда не убежать. Самонадеянно так говорить, но Прокофьев для меня – аlter ego. Конечно, шучу, но для меня эти совпадения были важны с детства: он Сергей Сергеевич, и я Сергей Сергеевич, мы оба родились в 91 году. Прокофьев – тот композитор, который вообще открыл для меня музыку. Его «Мимолётности» – это первые пьесы, которые я по-настоящему играл с невероятным удовольствием. До этого мне в музыке больше нравилось читать с листа, импровизировать. А «Мимолетности» стали той музыкой, которая вызвала во мне мгновенный сильный отклик. Я тогда учился в третьем классе. И с тех пор увлечение не проходит. Так что для меня ответ на вопрос о любимом композиторе однозначен. У меня в репертуаре уже все пять концертов Прокофьева, вторая, третья, восьмая, девятая сонаты, и я не собираюсь на этом останавливаться.

«Ваш любимый анекдот о музыкантах? -
Выходит как-то Редькин в финал Конкурса Чайковского...»

(Из ответов Сергея Редькина на вопросы анкеты XV Международного конкурса Чайковского)

- А как бы Вы распределили пьедестал конкурса Чайковского?

- Это очень опасный вопрос. Мне его ещё не задавали, но на нём попадались мои коллеги. Я же со всеми знаком – и с Дмитрием Маслеевым, и с Лукасом Генюшасом, и с Люкой Дебаргом. С Люкой мы после конкурса не общаемся, но во время конкурса жили в одной комнате. На самом деле – честно – мне кажется, Дима Маслеев всех переиграл. Я послушал все его туры, он действительно должен был взять первую премию. Себя я не могу оценить со стороны, но чисто психологически и с карьерной точки зрения, мне кажется, я попал на то место, которое мне было нужно. Потому что этой гонки, которую сейчас переживают обладатели первого и второго места, я не выдержал бы.

- Скажу честно: после первого тура болела за Вас. Надеялись на победу?

- Я совершенно не ожидал, что пройду в финал. Я был в этой компании человеком со стороны. Все остальные российские участники были, во-первых, москвичи, во-вторых – люди с именами, победители всевозможных конкурсов, у них наград видимо-невидимо. В принципе, когда я еду на конкурс, я не собираюсь бороться за золотую медаль. Я приезжаю просто поиграть и больше проверить свои силы, чем серьезно там кому-то что-то доказать. Поэтому я был приятно удивлен, когда оказался в финале конкурса Чайковского.

- А что помогло справиться с волнением и не потерять голову в конкурсном ажиотаже?

- Понятия не имею, как мне это удалось! Я сам себя удивил, насколько я собрался. Единственно, что было на этом конкурсе – сильный тремор. Это я замечал на всех турах чисто физиологически. Это мешало играть. А психологически не было такого, чтобы я пребывал в панике. Я задолго готовился. Где-то за полгода до конкурса я уже натаскивал себя на то, что будет страшно.

- Наверное, сложнее всего было после второго тура?

- Нет, труднее всего было самое первое прослушивание, предварительное. Малый зал консерватории, никого в зале, рояль тоже не самый приятный. И программа маленькая – 15 минут. А я, как всегда, играл между Мдоянцем и Хозяиновым и чувствовал, что моё присутствие не обязательно между такими глыбами. Вот тогда я сыграл наиболее неудачно, как мне кажется. Но выбрал стопроцентный репертуар, поэтому всё-таки попал.

- А что играли? Несколько мелких виртуозных вещей или что-то одно большое сложное?

- Играл две песни Шуберта – Листа и финал Восьмой сонаты Прокофьева. Что-то спокойное, давно выученное и ударное. Потом на конкурсе были гораздо более авантюрные вещи: «Лесной царь», выученный за две недели, пьесы Чайковского.


- Авантюризм Вам свойственен?

- Очень. Я всё время даю какие-то сумасшедшие программы и проклинаю себя накануне концерта. Например, вся сольная программа в Воронеже, кроме первой и последней вещи, игралась впервые. А Третий концерт Прокофьева я играл второй раз.

- Понятно, что после конкурса Чайковского Вы получаете ангажементы, стало больше ответственности. А внутри Вас что-то изменилось? Стали выше ростом?

- Нет. Мне каждый раз говорят, что я подрос, но это не правда. Я слежу за этим. Ответственность появилась. Но у меня всегда было какое-то странное сочетание гиперответственности за происходящее на сцене и в то же время авантюризма, когда я включаю в программу какие-то новые вещи и учу их аврально. Перед концертом думаю: «Боже, зачем я это взял!» – но потом дожимаю в последний момент. Провалов не было – тьфу-тьфу-тьфу. Пока выдерживаю.

- У Вас удивительное отношение к звуку. Кто Вам это привил?

- Моя первая учительница, Галина Михайловна Богуславская, занимался со мной звуком еще в Красноярске. И работала над моим музыкальным образованием, помимо фортепиано. Мы занимались чуть ли не каждый день, и это были не просто занятия, какая-то техническая муштра, но еще и прослушивание записей, хождение на концерты в филармонию, чтение партитур. Конечно, это тоже важный этап в формировании звука: слушать, какой он вообще бывает у других пианистов. Именно эта информация позволяет найти свой звук. А потом, конечно, петербургская школа, Ольга Андреевна Курнавина в десятилетке и Александр Михайлович Сандлер в консерватории – это всё именно про звук, стиль, честность. Это всегда ставилось во главу угла и Ольгой Андреевной, и Александром Михайловичем, и я им очень благодарен за это.

- Юные музыканты часто становятся заложниками профессии. Ведь её за них кто-то выбирает – мама или папа. У Вас как сложилось?

- Папа смотрел на всё это с недоверием. Он шофер-дальнобойщик. Долго не понимал, как всё серьезно. У мамы – она воспитатель в детском саду – тоже не было амбиций сделать меня «звездой». Наоборот, мама всегда воспитывала во мне ответственность и честность. Поэтому для них предложение переехать в Санкт-Петербург, которое я случайно получил от Ольги Андреевны, когда мне было 12 лет, было шоком. Они какое-то время думали. И спасибо Ольге Андреевне, что она их убедила. Тогда они поняли, насколько всё серьезно, и поддержали меня.

- А рояль Вы сами выбрали?

- У нас дома было пианино. Мама три года занималась в музыкальной школе. Когда мне было пять лет, я сам проявил интерес к инструменту, и мама меня отвела в музыкальную школу.

- Вам сейчас 24 года, Вы уже самостоятельно принимаете решение о том, что вынести на сцену, или последнее слово остается за педагогом?

- Да, я еще учусь в аспирантуре Санкт-Петербургской консерватории у Александра Михайловича Сандлера. Но в этом отношении я достаточно дерзкий парень. Если мне что-то не нравится, я об этом не говорю, а просто на концерте играю по-своему. Но это происходит не так часто. Я доверяю своим педагогам. Мне повезло, что все они продолжали одну линию. Никто меня не перестраивал, не пытался навязать какую-то принципиально новую картину мира. Поэтому все это как-то органично складывалось и в итоге во что-то сложилось. Последний год я к Александру Михайловичу, к сожалению, не попадаю. Поэтому всё, что я играю сейчас, это уже на сто процентов моё. Меня тоже интересует этот вопрос: кто я такой без моих профессоров? Мне кажется, в течение последнего года я на него отвечаю. Кстати, на конкурс Чайковского Александр Михайлович не приехал по нашему негласному соглашению. Не было ни мамы, ни друзей. Мне гораздо спокойнее, когда я один.

- А нет желания поучиться за границей?

- Я дважды проходил стажировку на озере Комо. Европейская музыкальная система образования не для меня, потому что я и так лентяй страшный, а она бы меня еще больше расхолаживала.

- Говорят, что русская фортепианная школа – это миф. Может, так оно и есть, потому что трудно причислить к какой-то одной школе, например, Софроницкого и Гилельса. Для Вас понятие школы существует?

- Вопрос на самом деле сложный. Всё в последнее время настолько смешалось, когда в 90-е годы многие уехали. Все друг у друга учатся, сейчас вообще границы стёрты. Русская школа, конечно, есть. На любом конкурсе русские пианисты всегда вызывают дрожь у остальных участников. И это означает, что она существует. Но вот найти, что именно характерно для русской школы: у каждого свой ответ на этот вопрос. Это очень многоликая традиция, её сложно свести к чему-то одному. Допустим, это умение петь на рояле. Но если ты не умеешь петь на рояле, ты не музыкант. Школа тут ни при чем. Так что школа – понятие скорее географическое.

- Помимо игры на рояле Вы ещё занимаетесь композицией. Есть какой-то каталог Ваших опусов?

- Написано достаточно много. Но всё это нужно переделывать. Есть опус из 24 прелюдий, написанных за 23 дня: в день по одной, а в последний день от нетерпения сразу две. Писалось это всё так быстро с расчётом, что когда-нибудь будет доведено до ума. Но до ума это, естественно, доведено не было. Так что отношение к этому не очень ответственное, но всё равно не хочу бросать. Теплится надежда, что найду время и доделаю. Идей очень много.

- А на бис свои сочинения играете?

- Иногда играю какие-то вещи, которые длятся от 30 секунд до минуты. Но они часто вызывают недоумение публики, и не с каждым произведением их можно сочетать.

- А какую книгу сейчас читаете перед сном, в самолёте или поезде?

- Очень странно, но «Илиаду».

- ?!

- Я испытываю какое-то чувство неловкости, когда достаю в самолете «Илиаду»: что люди обо мне подумают? Как будто я хвастаюсь: я мол такой интеллектуал, Гомера читаю.

- Это именно книга, а не электронный аналог?

- Именно книга. Я всё ещё по привычке беру с собой бумажные. А вот с кино у меня пробел по причине плохого зрения.

- Как музыкант Вы не терпите фальши в музыке. А что для Вас фальшь в жизни?

- Я действительно очень болезненно отношусь к мазне. Она меня раздражает на сцене. А в жизни люблю честных людей. И сам стараюсь быть откровенным.


Сергей Редькин родился в Красноярске. Начал заниматься на фортепиано в шесть лет в Красноярском музыкальном лицее, затем продолжил образование в Средней специальной музыкальной школе в Санкт-Петербурге. Окончил Санкт-Петербургскую государственную консерваторию имени Н.А. Римского-Корсакова в классе профессора А. Сандлера. Занимался композицией в классе профессора А. Мнацаканяна. Сейчас учится в аспирантуре консерватории. Стажировался в Международной фортепианной академии на озере Комо (Италия).
Лауреат III Московского фестиваля пианистов имени Генриха Нейгауза, VIII Международного конкурса юных пианистов имени И. Падеревского в Польше. В 2012 году получил I премию на III Международном фортепианном конкурсе имени Май Линд в Хельсинки, в 2013 – I премию на VI Международном фортепианном конкурсе имени С.С. Прокофьева в Санкт-Петербурге. В 2015 году стал лауреатом III премии XV Международного конкурса имени П.И. Чайковского в Москве.
Активно гастролирует в России и за рубежом, выступает в лучших залах Москвы и Петербурга, даёт сольные концерты в Германии, Австрии, Франции, Швейцарии, Польше, Финляндии, Швеции.