Культура ВРН

Петр Лаул – из известной династии музыкантов, теоретиков, композиторов, педагогов, он представитель Санкт-Петербургской фортепианной школы. Много выступает в России и за рубежом – с сольными программами, оркестрами и в камерных составах. У него большой репертуар, в котором музыка Скрябина занимает особое место: в 2000-м году Петр Лаул стал победителем международного конкурса имени Скрябина в Москве. Тогда председатель жюри Михаил Воскресенский назвал его замечательным пианистом-скрябинистом.

Концерт Скрябина фа-диез минор в его интерпретации прозвучал очень свежо. Мастерство исполнения не заглушило непосредственности чувств. Когда сочинение, датированное позапрошлым веком, звучит, как будто сегодня написанное, - это всегда поражает. В исполнении Петра Лаула фортепианный Концерт Скрябина прозвучал по-шопеновски искренне, проникновенно, но с русской глубиной и силой, с перспективой и масштабом. И еще один штрих – в игре Лаула столько света и радости, что невольно хочется улыбаться.

На бис пианист сыграл дважды и тоже Скрябина – этюд до-диез минор ор. 42 № 5 и «Листок из альбома» ми-бемоль мажор. Впечатление от игры этого замечательного исполнителя похоже на то, как будто нам дали интересную книгу и позволили прочитать только первую главу. Хочется услышать его с сольной программой. И, кстати, раньше так и было, филармонические завсегдатаи со стажем помнят, как в первый вечер приглашенный солист играл с оркестром, а на следующий день – клавирабенд. Уверена, все бы от этого только выиграли.

Выступление Петра Лаула запомнилось, как яркое высказывание. Такое же ощущение – интереса и глубины – оставил и разговор с пианистом после концерта.

- Пока так складывается, что я в Воронеже – строго раз в семь лет, - смеется Петр, - По логике вещей, теперь придется ждать две тысячи двадцатого года…

- Это долго… Будем надеяться, что Вы приедете к нам гораздо раньше и с сольной программой. Сегодня Вы играли концерт Скрябина для фортепиано с оркестром. Какие, на Ваш взгляд, требования этот композитор предъявляет исполнителям?

- Вообще Скрябин – композитор, играть сочинения которого весьма непросто. Это вопрос интуиции, какого-то врожденного чувствования. Кроме того, нужно обладать какой-то необходимой тонкостью и стремлением именно к утонченным звуковым эффектам, потому что Скрябин не терпит прямолинейного подхода. Он стоит особняком, и подбираться к нему нужно не совсем классическими, или, скорее, не спортивными пианистическими способами.

- Иностранные исполнители его почему-то не так много играют. Хотя исполняют же иностранцы и Чайковского и Рахманинова, и побеждают на конкурсах…

- Это такой парадоксальный случай. Скрябин, конечно, ориентировался на европейскую музыкальную традицию. Принято говорить, что он наименее русский из всех русских классиков – в плане интонации, музыкального языка. И, видимо, он поэтому меньше интересует европейскую публику. Потому что европейцы хотят слышать в русской музыке прежде всего что-то экзотическое для них – как в Мусоргском, Чайковском, Бородине, Рахманинове, там этого много. А Скрябин – он почти свой для них. И потом у них не было Серебряного века, а Скрябин – его неотъемлемая часть. В общем, действительно, такая странная ситуация сложилась, что он у нас – наравне с Рахманиновым, а в Европе до сих пор воспринимается как редко исполняемый композитор.

- А почему у него единственный концерт для фортепиано, как Вам кажется?

- Это вообще странная история. Это концерт многие считают недостаточно зрелым, такой пробой пера. В каком-то смысле это так и есть, потому что он написан в раннем возрасте. Тогда Скрябин еще не очень хорошо владел оркестром, но он колоссально быстро научился очень здорово инструментовать – вспомните «Поэму экстаза». Но этот концерт – странный, противоречивый, существует множество редакций, много поправок. Когда репетируешь его с дирижером, выясняется, что у него в партитуре стоят другие указания. И у разных дирижеров – разные указания. Такой зыбкий по тексту концерт… Трудно сказать, почему Скрябин не написал второй концерт. Может быть, просто не успел, всё-таки он умер молодым. Есть еще «Прометей», рояль там выполняет функцию развернутого оркестрового инструмента. Мне его тоже приходилось играть. Это абсолютно зрелое и даже устрашающе модернистское сочинение.

- Так сложилось, что у нас в этом сезоне часто играют пианисты. Но они все – представители московской школы. Вы из Санкт-Петербурга. Это разделение на самом деле существует? Если «да», то чем отличаются московская и петербургская школы?

- Мне сложно об этом судить. Я очень люблю Москву, у меня там много друзей, и вообще меня хорошо принимает московская публика. В Петербурге она более отстраненная, холодная. Конечно, у нас есть свои традиции. А то, что от нас приезжает меньше исполнителей, это совершенно естественно. Потому что московская школа располагает большим ресурсом. Самые талантливые ребята со всей страны едут преимущественно в Москву. А у нас учатся те, кто родился в Санкт-Петербурге. Наших пять миллионов против ста сорока в Москве. При этом у нас всё равно рождаются талантливые исполнители. Я могу назвать очень хороших пианистов, таких, как Мирослав Култышев или Александр Пироженко. У нас неплохое поколение сейчас растет. Сказать, чем конкретно отличается наша школа… Возможно, в Москве она всё-таки более конкурсно-спортивная. Там в почете такое мускулистое исполнительство, может быть, под влиянием конкурса Чайковского. У нас, не скажу – более интеллектуальное, чтобы никого не обидеть, может быть, более утонченное в целом отношение к музыке. Не думаю, что существуют такие уж существенные различия между представителями петербургской и московской школы. Скорее, больше различий между отдельными представителями этих школ. Все играют по-разному.

- А питерская публика отличается от московской?

- Московская публика очень горячая, она быстро и импульсивно откликается на что-то непривычное. В общем там играть проще. Может быть, потому что я там появляюсь реже. В Петербурге я играют очень много, здесь знают, чего от меня ожидать. И здесь трудно удивить чем-то новым. Ну и в принципе у нас такая северная аристократичная публика, воспитанная еще со времен Мравинского. С ней не всегда просто справиться. В Москве мне как-то легче.

- А вообще как-то чувствуете публику? Отношение к Вам?

- Трудно сказать. Конечно, бывают случаи, когда я чувствую публику, но это не всегда приятно. Почему-то возникает такое ощущение, что публике скучно. Если оно возникает, значит, что-то не так прежде всего со мной самим. А в целом, перед таким залом, как сегодня, играется легче и естественнее. У вас замечательная публика.

- Вы из семьи с давними музыкальными традициями. Это большая ответственность, на Вас смотрят Ваши близкие. Разбор полетов устраивают?

- У меня довольно пожилые родители, с отцом вообще трудно о чем-то разговаривать, потому что ему всё нравится. У меня есть, конечно, несколько людей, начиная с моего педагога, Александра Михайловича Сандлера, к которым я прислушиваюсь и всегда стараюсь знать их мнение. А в семье мы можем обсуждать какие-то общемузыкальные вопросы, отношение к разным сочинениям разных композиторов, какие-то аналитические вещи. Что касается исполнительской стороны дела, то у меня есть сестра-пианистка, которая живет Зальцбурге, вот от нее я очень много ценного могу узнавать и разве что с ней обсуждать такие вещи.

- Вы еще и педагог. Вам нравится преподавать?

- Я преподаю немного. У меня сейчас всего пять студентов. Бывает шесть. В какой-то момент было семь, но это уже много, потому что расписание не позволяет – приходиться слишком часто их бросать. Это бывает интересно в зависимости от того, кто приходит, потому что бывают сильные студенты, бывают слабые, с кем-то скучно, с кем-то интересно. Конечно, это возможность увидеть какие-то произведения с другой точки зрения, разобрать их подробнее, чем если бы я сам их изучал. С другой стороны, когда проходишь со студентами вещь, которую сам должен в это же время играть, это обычно ни к чему хорошему не приводит. Для меня. Мне потом всегда тяжелее, потому что начинаешь играть как-то дидактично, а это уже не совсем то. В классе так можно играть, а в зале нужно руководствоваться другими побуждениями. Но иногда это обогащает. Это тоже какая-то грань. Для меня важнее играть камерную музыку. Я этим много занимаюсь, у меня замечательные партнеры во Франции, в России. Вот это действительно обогащает. Это такой источник новых идей от действительно выдающихся музыкантов. Я у них многому учусь, и они у меня тоже учатся.

- Это очень ценно, потому что в Вашем возрасте люди стремятся играть как можно больше сольных программ, чтобы успеть набрать репертуар. А что влияет на выбор сольной программы?

- Выбор сольной программы зависит просто от желания. К каждому сольному концерту я стараюсь выучить что-то новое. Особенно, если я играю в Петербурге – всё старое уже слышали. А вообще руководствуюсь своими вкусами, желаниями. Больше всего играю немецкую музыку, немецко-австрийскую – начиная от Баха и заканчивая Брамсом и Бергом. Довольно много у меня Шостаковича, Скрябина, Равеля, Дебюсси. Ну и стремлюсь обновлять какие-то вещи, которые давно не играл. А что касается концертов с оркестрами… Каждый раз приходится играть что-то другое. Это утомительно.

- Вы сказали, что сейчас много интересных пианистов. А вообще имеет смысл говорить в искусстве о табели о рангах? И кто тогда для Вас номер один?

- Я как-то спорил об этом в Интернете. Есть один знаменитый форумный дядя, властитель умов в музыкальном российском Интернете, так вот он выстроил иерархию: гении первого ранга, второго, третьего… Конечно, Рихтер у него на первом месте, а все остальные – фоновые фигуры. В таком смысле, конечно, я не думаю, что следует выстраивать иерархию. Мне нравятся какие-то определенные вещи у определенных исполнителей. Есть несколько человек, к которым я прислушиваюсь. Из ныне живущих это Григорий Соколов, так же высоко я ценю Михаила Плетнева, хотя и меньше его люблю. К сожалению, он избегает рояля в последнее время. А из ушедших – конечно, Рахманинов, Горовиц, Софроницкий, Корто, Шнабель, в общем, старые мастера. И, конечно, дирижеры старого времени, особенно Фуртвенглер. Это человек, каждую ноту которого я стараюсь услышать.

- Вас интересно слушать, когда Вы не только за роялем. Вы, наверное, много читаете? Что именно, если не секрет?
- Я семейный человек, мне трудно успевать еще и читать. Но – да, я стараюсь. Мои домашние жалуются, что я покупаю очень много книг. Сейчас я стал больше читать мемуаристики и книг по литературоведению. Конечно, прочел много классики и перечитываю ее время от времени.